Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ

СОЧИНЕНIЙ

 И.С. ТУРГЕНЕВА

 

ТОМЪ I.

Четвертое изданіе.

  

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

 Типографія Глазунова, Казанская ул., № 8.

1897.

 

ОТДѢЛЪ I.

 ЗАПИСИ ОХОТНИКА

 ВЪ ОДНОЙ КНИГѢ.

  

XXIII.

 

ЖИВЫЯ МОЩИ

 

Край родной долготерпѣнья —

Край ты русскаго народа!

Ѳ. Тютчевъ.

 

Французская поговорка гласитъ: «сухой рыбакъ и мокрый охотникъ являютъ видъ печальный». Не имѣвъ никогда пристрастія къ рыбной ловлѣ, я не могу судить о томъ, чтò испытываетъ рыбакъ въ хорошую, ясную погоду и насколько, въ ненастное время, удовольствіе, доставляемое ему обильной добычей, перевѣшиваетъ непріятность быть мокрымъ. Но для охотника дождь — сущее бѣдствіе. Именно такому бѣдствію подверглись мы съ Ермолаемъ въ одну изъ нашихъ поѣздокъ за тетеревами въ бѣлевскій уѣздъ. — Съ самой утренней зари дождь не переставалъ. Ужъ чего-чего мы не дѣлали, чтобы отъ него избавиться! И резинковые плащики чуть не на самую голову надѣвали, и подъ деревья становились, чтобы поменьше капало.... Непромокаемые плащики, не говоря уже о томъ, что мѣшали стрѣлять, пропускали воду самымъ безстыднымъ образомъ; а подъ деревьями точно, на первыхъ порахъ, какъ будто и не капало, но потомъ вдругъ накопившаяся въ листвѣ влага прорывалась, каждая вѣтка обдавала насъ какъ изъ дождевой трубы, холодная струйка забиралась подъ галстухъ и текла вдоль спинного хребта.... А ужъ это послѣднее дѣло! какъ выражался Ермолай. Нѣтъ, Петръ Петровичъ, воскликнулъ онъ наконецъ. Этакъ нельзя!... Нельзя сегодня охотиться. Собакамъ чучье заливаетъ; ружья осѣкаются.... Тьфу! Задача!

— Что же дѣлать? — спросилъ я.

— А вотъ что. — Поѣдемте въ Алексѣевку. Вы, можетъ, не знаете — хуторокъ такой есть, — матушкѣ вашей принадлежитъ; отсюда верстъ восемь. Переночуемъ тамъ, а завтра....

— Сюда вернемся?

— Нѣтъ, не сюда.... Мнѣ за Алексѣевкой мѣста извѣстны.... многимъ лучше здѣшнихъ для тетеревовъ!

Я не сталъ разспрашивать моего вѣрнаго спутника, зачѣмъ онъ не повезъ меня прямо въ тѣ мѣста, и въ тотъ же день мы добрались до матушкина хуторка, существованія котораго я, признаться сказать, и не подозрѣвалъ до тѣхъ поръ. При этомъ хуторкѣ оказался флигелёкъ, очень ветхій, но не жилой и потому чистый; я провелъ въ немъ довольно спокойную ночь.

На слѣдующій день я проснулся ранехонько. Солнце только-что встало; на небѣ не было ни одного облачка; все кругомъ блестѣло сильнымъ двойнымъ блескомъ: блескомъ молодыхъ утреннихъ лучей и вчерашняго ливня. — Пока мнѣ закладывали таратайку, я пошелъ побродить по небольшому, нѣкогда фруктовому, теперь одичалому саду, со всѣхъ сторонъ обступившему флигелёкъ своей пахучей, сочной глушью. Ахъ, какъ было хорошо на вольномъ воздухѣ, подъ яснымъ небомъ, гдѣ трепетали жаворонки, откуда сыпался серебряный бисеръ ихъ звонкихъ голосовъ! На крыльяхъ своихъ они, навѣрно, унесли капли росы, и пѣсни ихъ казались орошенными росою. Я даже шайку снялъ съ головы и дышалъ радостно — всею грудью.... На склонѣ неглубокаго оврага, возлѣ самаго плетня, виднѣлась пасѣка; узенькая тропинка вела къ ней, извиваясь змѣйкой между сплошными стѣнами бурьяна и крапивы, надъ которыми высились, Богъ вѣдаетъ откуда, занесенные остроконечные стебли темнозеленой конопли.

Я отправился по этой тропинкѣ; дошелъ до пасѣки. Рядомъ съ нею стоялъ плетеный сарайчикъ, такъ называемый амшаникъ, куда ставятъ улья на зиму. Я заглянулъ въ полуоткрытую дверь: темно, тихо, сухо; пахнетъ мятой, мелиссой. Въ углу приспособлены подмостки, и на нихъ, прикрытая одѣяломъ, какая-то маленькая фигура.... Я пошелъ-было прочь....

— Баринъ, а баринъ! Петръ Петровичъ! — послышался мнѣ голосъ, слабый, медленный и сиплый, какъ шелестъ болотной осоки.

Я остановился.

— Петръ Петровичъ! Подойдите, пожалуйста! — повторилъ голосъ. Онъ доносился до меня изъ угла съ тѣхъ, замѣченныхъ мною, подмостковъ.

Я приблизился — и остолбенѣлъ отъ удивленія. Передо мною лежало живое человѣческое существо; но чтò это было такое?

Голова совершенно высохшая, одноцвѣтная, бронзовая, — ни дать, ни взять — икона стариннаго письма; носъ узкій, какъ лезвее ножа; губъ почти не видать, — только зубы бѣлѣютъ и глаза, да изъ-подъ платка выбиваются на лобъ жидкія пряди желтыхъ волосъ. У подбородка, на складкѣ одѣяла, движутся, медленно перебирая пальцами какъ палочками, двѣ крошечныхъ руки тоже бронзоваго цвѣта. Я вглядываюсь попристальнѣе: лицо не только не безобразное, даже красивое, — но страшное, необычайное. И тѣмъ страшнѣе кажется мнѣ это лицо, что по немъ, по металлическимъ его щекамъ, я вижу — силится.... силится и не можетъ расплыться улыбка.

  

Табуринъ В.А. 1890-е годы

 

— Вы меня не узнаете, баринъ? — прошепталъ опять. голосъ; онъ словно испарялся изъ едва шевелившихся губъ. — Да и гдѣ узнать! — Я Лукерья.... Помните, чтò хороводы у матушки у вашей, въ Спасскомъ, водила.... помните, я еще запѣвалой была?

— Лукерья! — воскликнулъ я. — Ты ли это? Возможно-ли?

— Я, да, баринъ, — я. Я — Лукерья.

 

 

Полный текстъ произведенія въ форматѣ pdf: Купить за 20 рублей

Купить печатную книгу

Наша книжная полка въ Интернетъ-магазинѣ ОЗОН, 

въ Яндексъ-Маркетѣ, а также въ Мега-​Маркетѣ​ (здѣсь и здѣсь).