Дорогіе друзья, братья и сестры!

 

Представляемъ вамъ романъ Михаила Аѳанасьевича Булгакова «Мастеръ и Маргарита», исходный текстъ котораго переложенъ на русскую дореформенную орѳографію.

Трудно опредѣлить, какъ бы отнесся Михаилъ Аѳанасьевичъ къ нашей работѣ по переложенію текста его романа на дореформенную орѳографію. Но будемъ надѣяться, что положительно, исходя изъ слѣдующаго. Въ своемъ дневникѣ отъ 11-го іюля (28-го іюня) 1923 года онъ критикуетъ посланіе патріарха Тихона, въ которомъ тотъ «отрекается отъ своего заблужденія по отношенію къ Сов[ѣтской] власти, объявляетъ, что онъ больше не врагъ ей и т.д... Смыслъ: совѣтской власти онъ другъ, бѣлогвардейцевъ осуждаетъ, но живую церковь также осуждаетъ. Никакихъ реформъ въ церкви, за исключеніемъ новой орѳографіи и стиля. Невѣроятная склока теперь въ Церкви. Живая церковь бѣснуется...»

Въ качествѣ исходнаго текста романа приняты сходные другъ съ другомъ варіанты, опубликованные въ Интернетѣ на различныхъ рессурсахъ, а въ качествѣ иллюстрацій – рисунки, также находящіеся въ свободномъ доступѣ.

Ввиду того, что наше изданіе выполнено не на профессіональномъ, а на любительскомъ уровнѣ, въ связи съ чѣмъ въ текстѣ могутъ быть замѣчены ошибки переложенія, привѣтствуются замѣчанія на контактныя данные, указанныя въ концѣ изданія (ссылка на документъ pdf представлена внизу страницы).

Что касается возможныхъ претензій со стороны правообладателей романа М.А. Булгакова «Мастеръ и Маргарита», то настоящимъ заявляемъ, что данное переизданіе не преслѣдуетъ никакой матеріальной выгоды и распространяется безвозмездно въ электронномъ видѣ. Также не устанавливается никакого авторскаго права на текстъ переложенія произведенія на русскую дореформенную орѳографію.

 

 

 

Мастеръ и Маргарита

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

 

...Такъ кто жъ ты, наконецъ?

— Я — часть той силы,

что вѣчно хочетъ

зла и вѣчно совершаетъ благо.

 

Гете. «Фаустъ»

 

 

Глава 1

 

Никогда не разговаривайте съ неизвѣстными

 

 

 

Однажды весною, въ часъ небывало жаркаго заката, въ Москвѣ, на Патріаршихъ прудахъ, появились два гражданина. Первый изъ нихъ, одѣтый въ лѣтнюю серенькую пару, былъ маленькаго роста, упитанъ, лысъ, свою приличную шляпу пирожкомъ несъ въ рукѣ, а на хорошо выбритомъ лицѣ его помѣщались сверхъестественныхъ размѣровъ очки въ черной роговой оправѣ. Второй — плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человѣкъ въ заломленной на затылокъ клѣтчатой кепкѣ — былъ въ ковбойкѣ, жеваныхъ бѣлыхъ брюкахъ и въ черныхъ тапочкахъ.

 

Первый былъ не кто иной, какъ Михаилъ Александровичъ Берліозъ, предсѣдатель правленія одной изъ крупнѣйшихъ московскихъ литературныхъ ассоціацій, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, и редакторъ толстаго художественнаго журнала, а молодой спутникъ его — поэтъ Иванъ Николаевичъ Поныревъ, пишущій подъ псевдонимомъ Бездомный.

 

Попавъ въ тѣнь чуть зеленѣющихъ липъ, писатели первымъ долгомъ бросились къ пестро раскрашенной будочкѣ съ надписью «Пиво и воды».

 

Да, слѣдуетъ отмѣтить первую странность этого страшнаго майскаго вечера. Не только у будочки, но и во всей аллеѣ, параллельной Малой Бронной улицѣ, не оказалось ни одного человѣка. Въ тотъ часъ, когда ужъ, кажется, и силъ не было дышать, когда солнце, раскаливъ Москву, въ сухомъ туманѣ валилось куда-то за Садовое кольцо, — никто не пришелъ подъ липы, никто не сѣлъ на скамейку, пуста была аллея.

 

— Дайте нарзану, — попросилъ Берліозъ.

 

— Нарзану нѣту, — отвѣтила женщина въ будочкѣ и почему-то обидѣлась.

 

— Пиво есть? — сиплымъ голосомъ освѣдомился Бездомный.

 

— Пиво привезутъ къ вечеру, — отвѣтила женщина.

 

— А что есть? — спросилъ Берліозъ.

 

— Абрикосовая, только теплая, — сказала женщина.

 

— Ну, давайте, давайте, давайте!..

 

Абрикосовая дала обильную желтую пѣну, и въ воздухѣ запахло парикмахерской. Напившись, литераторы немедленно начали икать, расплатились и усѣлись на скамейкѣ лицомъ къ пруду и спиной къ Бронной.

 

Тутъ приключилась вторая странность, касающаяся одного Берліоза. Онъ внезапно пересталъ икать, сердце его стукнуло и на мгновеньѣ куда-то провалилось, потомъ вернулось, но съ тупой иглой, засѣвшей въ немъ. Кромѣ того, Берліоза охватилъ необоснованный, но столь сильный страхъ, что ему захотѣлось тотчасъ же бѣжать съ Патріаршихъ безъ оглядки. Берліозъ тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало. Онъ поблѣднѣлъ, вытеръ лобъ платкомъ, подумалъ: «Что это со мной? Этого никогда не было... сердце шалитъ... я переутомился. Пожалуй, пора бросить все къ черту и въ Кисловодскъ...»

 

И тутъ знойный воздухъ сгустился передъ нимъ, и соткался изъ этого воздуха прозрачный гражданинъ престраннаго вида. На маленькой головкѣ жокейскій картузикъ, клѣтчатый кургузый воздушный же пиджачокъ... Гражданинъ ростомъ въ сажень, но въ плечахъ узокъ, худъ неимовѣрно, и физіономія, прошу замѣтить, глумливая.

 

Жизнь Берліоза складывалась такъ, что къ необыкновеннымъ явленіямъ онъ не привыкъ. Еще болѣе поблѣднѣвъ, онъ вытаращилъ глаза и въ смятеніи подумалъ: «Этого не можетъ быть!..»

 

Но это, увы, было, и длинный, сквозь котораго видно, гражданинъ, не касаясь земли, качался передъ нимъ и влѣво и вправо.

 

Тутъ ужасъ до того овладѣлъ Берліозомъ, что онъ закрылъ глаза. А когда онъ ихъ открылъ, увидѣлъ, что все кончилось, марево растворилось, клѣтчатый исчезъ, а заодно и тупая игла выскочила изъ сердца.

 

— Фу ты чертъ! — воскликнулъ редакторъ, — ты знаешь, Иванъ, у меня сейчасъ едва ударъ отъ жары не сдѣлался! Даже что-то вродѣ галлюцинаціи было, — онъ попытался усмѣхнуться, но въ глазахъ его еще прыгала тревога, и руки дрожали.

 

Однако постепенно онъ успокоился, обмахнулся платкомъ и, произнеся довольно бодро: «Ну-съ, итакъ...» — повелъ рѣчь, прерванную питьемъ абрикосовой.

 

Рѣчь эта, какъ впослѣдствіи узнали, шла объ Іисусѣ Христѣ. Дѣло въ томъ, что редакторъ заказалъ поэту для очередной книжки журнала большую антирелигіозную поэму. Эту поэму Иванъ Николаевичъ сочинилъ, и въ очень короткій срокъ, но, къ сожалѣнію, ею редактора нисколько не удовлетворилъ. Очертилъ Бездомный главное дѣйствующее лицо своей поэмы, то есть Іисуса, очень черными красками, и тѣмъ не менѣе всю поэму приходилось, по мнѣнію редактора, писать заново. И вотъ теперь редакторъ читалъ поэту нѣчто вродѣ лекціи объ Іисусѣ, съ тѣмъ чтобы подчеркнуть основную ошибку поэта. Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича — изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство съ вопросомъ, по которому онъ собирался писать, — но Іисусъ въ его изображеніи получился ну совершенно какъ живой, хотя и не привлекающій къ себѣ персонажъ. Берліозъ же хотѣлъ доказать поэту, что главное не въ томъ, каковъ былъ Іисусъ, плохъ ли, хорошъ ли, а въ томъ, что Іисуса-то этого, какъ личности, вовсе не существовало на свѣтѣ и что всѣ разсказы о немъ — простыя выдумки, самый обыкновенный миѳъ.

 

Надо замѣтить, что редакторъ былъ человѣкомъ начитаннымъ и очень умѣло указывалъ въ своей рѣчи на древнихъ историковъ, напримѣръ, на знаменитаго Филона Александрійскаго, на блестяще образованнаго Іосифа Флавія, никогда ни словомъ не упоминавшихъ о существованіи Іисуса. Обнаруживая солидную эрудицію, Михаилъ Александровичъ сообщилъ поэту, между прочимъ, и о томъ, что то мѣсто въ 15-й книгѣ, въ главѣ 44-й знаменитыхъ Тацитовыхъ «Анналовъ», гдѣ говорится о казни Іисуса, — есть не что иное, какъ позднѣйшая поддѣльная вставка.

 

Поэтъ, для котораго все, сообщаемое редакторомъ, являлось новостью, внимательно слушалъ Михаила Александровича, уставивъ на него свои бойкіе зеленые глаза, и лишь изрѣдка икалъ, шепотомъ ругая абрикосовую воду.

 

— Нѣтъ ни одной восточной религіи, — говорилъ Берліозъ, — въ которой, какъ правило непорочная дѣва не произвела бы на свѣтъ Бога. И христіане, не выдумавъ ничего новаго, точно такъ же создали своего Іисуса, котораго на самомъ дѣлѣ никогда не было въ живыхъ. Вотъ на это-то и нужно сдѣлать главный упоръ...

 

Высокій теноръ Берліоза разносился въ пустынной аллеѣ, и по мѣрѣ того, какъ Михаилъ Александровичъ забирался въ дебри, въ которыя можетъ забираться, не рискуя свернуть себѣ шею, лишь очень образованный человѣкъ, — поэтъ узнавалъ все больше и больше интереснаго и полезнаго и про египетскаго Озириса, благостнаго бога и сына Неба и Земли, и про финикійскаго бога Фаммуза, и про Мардука, и даже про менѣе извѣстнаго грознаго бога Вицлипуцли, котораго весьма почитали нѣкогда ацтеки въ Мексикѣ.

 

И вотъ какъ разъ въ то время, когда Михаилъ Александровичъ разсказывалъ поэту о томъ, какъ ацтеки лѣпили изъ тѣста фигурку Вицлипуцли, въ аллеѣ показался первый человѣкъ.

 

Впослѣдствіи, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разныя учрежденія представили свои сводки съ описаніемъ этого человѣка. Сличеніе ихъ не можетъ не вызвать изумленія. Такъ, въ первой изъ нихъ сказано, что человѣкъ этотъ былъ маленькаго роста, зубы имѣлъ золотые и хромалъ на правую ногу. Во второй — что человѣкъ былъ росту громаднаго, коронки имѣлъ платиновыя, хромалъ на лѣвую ногу. Третья лаконически сообщаетъ, что особыхъ приметъ у человѣка не было.

 

Приходится признать, что ни одна изъ этихъ сводокъ никуда не годится.

 

Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не хромалъ, и росту былъ не маленькаго и не громаднаго, а просто высокаго. Что касается зубовъ, то съ лѣвой стороны у него были платиновыя коронки, а съ правой — золотыя. Онъ былъ въ дорогомъ сѣромъ костюмѣ, въ заграничныхъ, въ цвѣтъ костюма, туфляхъ. Сѣрый беретъ онъ лихо заломилъ на ухо, подъ мышкой несъ трость съ чернымъ набалдашникомъ въ видѣ головы пуделя. По виду — лѣтъ сорока съ лишнимъ. Ротъ какой-то кривой. Выбритъ гладко. Брюнетъ. Правый глазъ черный, лѣвый почему-то зеленый. Брови черныя, но одна выше другой. Словомъ — иностранецъ.

 

Пройдя мимо скамьи, на которой помѣщались редакторъ и поэтъ, иностранецъ покосился на нихъ, остановился и вдругъ усѣлся на сосѣдней скамейкѣ, въ двухъ шагахъ отъ пріятелей.

 

«Нѣмецъ», — подумалъ Берліозъ.

 

«Англичанинъ, — подумалъ Бездомный, — ишь, и не жарко ему въ перчаткахъ».

 

А иностранецъ окинулъ взглядомъ высокіе дома, квадратомъ окаймлявшіе прудъ, причемъ замѣтно стало, что видитъ это мѣсто онъ впервые и что оно его заинтересовало.

 

Онъ остановилъ свой взоръ на верхнихъ этажахъ, ослѣпительно отражающихъ въ стеклахъ изломанное и навсегда уходящее отъ Михаила Александровича солнце, затѣмъ перевелъ его внизъ, гдѣ стекла начали предвечерне темнѣть, чему-то снисходительно усмѣхнулся, прищурился, руки положилъ на набалдашникъ, а подбородокъ на руки.

 

— Ты, Иванъ, — говорилъ Берліозъ, — очень хорошо и сатирически изобразилъ, напримѣръ, рожденіе Іисуса, сына Божія, но соль-то въ томъ, что еще до Іисуса родился еще рядъ сыновъ Божіихъ, какъ, скажемъ, фригійскій Аттисъ, коротко же говоря, ни одинъ изъ нихъ не рождался и никого не было, въ томъ числѣ и Іисуса, и необходимо, чтобы ты, вмѣсто рожденія и, скажемъ, прихода волхвовъ, описалъ нелепые слухи объ этомъ рожденіи... А то выходитъ по твоему разсказу, что онъ дѣйствительно родился!..

 

Тутъ Бездомный сдѣлалъ попытку прекратить замучившую его икоту, задержавъ дыханіе, отчего икнулъ мучительнѣе и громче, и въ этотъ же моментъ Берліозъ прервалъ свою рѣчь, потому что иностранецъ вдругъ поднялся и направился къ писателямъ.

 

Тѣ поглядѣли на него удивленно.

 

— Извините меня, пожалуйста, — заговорилъ подошедшій съ иностраннымъ акцентомъ, но не коверкая словъ, — что я, не будучи знакомъ, позволяю себѣ... но предметъ вашей ученой бесѣды настолько интересенъ, что...

 

Тутъ онъ вѣжливо снялъ беретъ, и друзьямъ ничего не оставалось, какъ приподняться и раскланяться.

 

«Нѣтъ, скорѣе французъ...» — подумалъ Берліозъ.

 

«Полякъ?..» — подумалъ Бездомный.

 

Необходимо добавить, что на поэта иностранецъ съ первыхъ же словъ произвелъ отвратительное впечатлѣніе, а Берліозу скорѣе понравился, то есть не то чтобы понравился, а... какъ бы выразиться... заинтересовалъ, что ли.

 

— Разрѣшите мнѣ присѣсть? — вѣжливо попросилъ иностранецъ, и пріятели какъ-то невольно раздвинулись; иностранецъ ловко усѣлся между ними и тотчасъ вступилъ въ разговоръ.

 

— Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Іисуса не было на свѣтѣ? — спросилъ иностранецъ, обращая къ Берліозу свой лѣвый зеленый глазъ.

 

— Нѣтъ, вы не ослышались, — учтиво отвѣтилъ Берліозъ, — именно это я и говорилъ.

 

— Ахъ, какъ интересно! — воскликнулъ иностранецъ.

 

«А какого черта ему надо?» — подумалъ Бездомный и нахмурился.

 

— А вы соглашались съ вашимъ собесѣдникомъ? — освѣдомился неизвѣстный, повернувшись вправо къ Бездомному.

 

— На всѣ сто! — подтвердилъ тотъ, любя выражаться вычурно и фигурально.

 

— Изумительно! — воскликнулъ непрошеный собесѣдникъ и, почему-то воровски оглянувшись и приглушивъ свой низкій голосъ, сказалъ: — Простите мою навязчивость, но я такъ понялъ, что вы, помимо всего прочаго, еще и не вѣрите въ Бога? — онъ сдѣлалъ испуганные глаза и прибавилъ: — Клянусь, я никому не скажу.

 

— Да, мы не вѣримъ въ Бога, — чуть улыбнувшись испугу интуриста, отвѣтилъ Берліозъ. — Но объ этомъ можно говорить совершенно свободно.

 

Иностранецъ откинулся на спинку скамейки и спросилъ, даже привизгнувъ отъ любопытства:

 

— Вы — атеисты?!

 

— Да, мы — атеисты, — улыбаясь, отвѣтилъ Берліозъ, а Бездомный подумалъ, разсердившись: «Вотъ прицѣпился, заграничный гусь!»

 

— Охъ, какая прелесть! — вскричалъ удивительный иностранецъ и завертѣлъ головой, глядя то на одного, то на другого литератора.

 

— Въ нашей странѣ атеизмъ никого не удивляетъ, — дипломатически вѣжливо сказалъ Берліозъ, — большинство нашего населенія сознательно и давно перестало вѣрить сказкамъ о Богѣ.

 

Тутъ иностранецъ откололъ такую штуку: всталъ и пожалъ изумленному редактору руку, произнеся при этомъ слова:

 

— Позвольте васъ поблагодарить отъ всей души!

 

— За что это вы его благодарите? — заморгавъ, освѣдомился Бездомный.

 

 

Загрузить полный текстъ произведенія въ форматѣ pdf: Загрузить безплатно.