Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

ДОСТУПНАЯ БИБЛIОТЕКА.

 

№ 67.

  

АСЯ.

 

ПОВѢСТЬ

 И.С. ТУРГЕНЕВА.

 _______

 

Изданiе И. Глазунова.

_______

  

Цена 25 коп.

  

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

ТИПОГРАФІЯ ГЛАЗУНОВА, КАЗАНСКАЯ № 8.

 

1911.

 

 

АСЯ.

 

_______

 

I.

 

Мнѣ было тогда лѣтъ двадцать пять, началъ Н.Н.: — дѣла давно минувшихъ дней, какъ видите. Я только-что вырвался на волю и уѣхалъ за границу, не для того, чтобы «кончить мое воспитаніе», какъ говаривалось тогда, а просто, мнѣ захотѣлось посмотрѣть на міръ Божій. Я былъ здоровъ, молодъ, веселъ, деньги у меня не переводились, заботы еще не успѣли завестись — я жилъ безъ оглядки, дѣлалъ, чтó хотѣлъ, процвѣталъ, однимъ словомъ. Мнѣ тогда и въ голову не приходило, что человѣкъ не растеніе, и процвѣтать ему долго нельзя. Молодость ѣстъ пряники золоченые, да и думаетъ, что это-то и есть хлѣбъ насущный; а придетъ время, — и хлѣбца напросишься. Но толковать объ этомъ не для чего.

Я путешествовалъ безъ всякой цѣли, безъ плана; останавливался вездѣ, гдѣ мнѣ нравилось, и отправлялся тотчасъ далѣе, какъ только чувствовалъ желаніе видѣть новыя лица — именно лица. Меня занимали исключительно одни люди; я ненавидѣлъ любопытные памятники, замѣчательныя собранія, одинъ видъ лонъ-лакея возбуждалъ во мнѣ ощущеніе тоски и злобы; я чуть съ ума не сошелъ въ дрезденскомъ «Грюне-Гевёлбе». Природа дѣйствовала на меня чрезвычайно, но я не любилъ такъ-называемыхъ ея красотъ, необыкновенныхъ горъ, утесовъ, водопадовъ; я не любилъ, чтобы она навязывалась мнѣ, чтобы она мнѣ мѣшала. За то лица, живыя, человѣческія лица — рѣчи людей, ихъ движенія, смѣхъ — вотъ безъ чего я обойтись не могъ. Въ толлѣ мнѣ было всегда особенно легко и отрадно; мнѣ было весело идти, куда шли другіе, кричать, когда другіе кричали, и въ то же время я любилъ смотрѣть, какъ эти другіе кричатъ. Меня забавляло наблюдать людей.... да я даже не наблюдалъ ихъ — я ихъ разсматривалъ съ какимъ-то радостнымъ и ненасытнымъ любопытствомъ. Но я опять сбиваюсь въ сторону.

И такъ, лѣтъ двадцать тому назадъ, я проживалъ въ нѣмецкомъ небольшомъ городкѣ З., на лѣвомъ берегу Рейна. Я искалъ уединенія: я только-что былъ пораженъ въ сердце одной молодой вдовой, съ которой познакомился на водахъ. Она была очень хороша собой и умна, кокетничала со всѣми — и со мною грѣшнымъ, — сперва даже поощряла меня, а потомъ жестоко меня уязвила, пожертвовавъ мною одному краснощекому баварскому лейтенанту. Признаться сказать, рана моего сердца не очень была глубока; но я почелъ долгомъ предаться на нѣкоторое время печали и одиночеству — чѣмъ молодость не тѣшится! — и поселился въ З.

Городокъ этотъ мнѣ понравился своимъ мѣстоположеніемъ у подошвы двухъ высокихъ холмовъ, своими дряхлыми стѣнами и башнями, вѣковыми липами, крутымъ мостомъ надъ свѣтлой рѣчкой, впадавшей въ Рейнъ — а главное, своимъ хорошимъ виномъ. По его узкимъ улицамъ гуляли вечеромъ, тотчасъ послѣ захожденія солнца (дѣло было въ іюнѣ), прехорошенькія бѣлокурыя нѣмочки и, встрѣтясь съ иностранцемъ, произносили пріятнымъ голоскомъ: «Guten Abend!» — а нѣкоторыя изъ нихъ не уходили даже и тогда, когда луна поднималась изъ-за острыхъ крышъ старенькихъ домовъ, и мелкіе каменья мостовой четко рисовались въ ея неподвижныхъ лучахъ. Я любилъ бродить тогда по городу; луна, казалось, пристально глядѣла на него съ чистаго неба; и городъ чувствовалъ этотъ взглядъ, и стоялъ чутко и мирно, весь облитый ея свѣтомъ, этимъ безмятежнымъ и въ то же время тихо душу волнующимъ свѣтомъ. Пѣтухъ на высокой готической колокольнѣ блестѣлъ блѣднымъ золотомъ; такимъ же золотомъ переливались струйки по черному глянцу рѣчки; тоненькія свѣчки (нѣмецъ бережливъ!) скромно теплились въ узкихъ окнахъ подъ грифельными кровлями: виноградныя лозы таинственно высовывали свои завитые усики изъ-за каменныхъ оградъ; что-то пробѣгало въ тѣни около стариннаго колодца на трехъ-угольной площади; внезапно раздавался сонливый свистокъ ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса, а воздухъ такъ и ластился къ лицу, и липы пахли такъ сладко, что грудь, поневолѣ, все глубже и глубже дышала, и слово: «Гретхенъ» — не то восклицаніе, не то вопросъ — такъ и просилось на уста.

Городокъ З. лежитъ въ двухъ верстахъ отъ Рейна. Я часто ходилъ смотрѣть на величавую рѣку и, не безъ нѣкотораго напряженія мечтая о коварной вдовѣ, просиживалъ долгіе часы на каменной скамьѣ, подъ одинокимъ огромнымъ ясенемъ. Маленькая статуя Мадонны съ почти дѣтскимъ лицомъ и краснымъ сердцемъ на груди, пронзеннымъ мечами, печально выглядывала изъ его вѣтвей. На противоположномъ берегу находился городокъ Л., немного побольше того, въ которомъ я поселился. Однажды, вечеромъ, сидѣлъ я на своей любимой скамьѣ и глядѣлъ то на рѣку, то на небо, то на виноградники. Передо мною бѣлоголовые мальчишки карабкались по бокамъ лодки, вытащенной на берегъ и опрокинутой насмоленнымъ брюхомъ кверху. Кораблики тихо бѣжали на слабо надувшихся парусахъ; зеленоватыя волны скользили мимо, чуть-чуть вспухая и урча. Вдругъ донеслись до меня звуки музыки: я прислушался. Въ городѣ Л. играли вальсъ; контрбасъ гудѣлъ отрывисто, скрипка неясно заливалась, флейта свистала бойко.

— Что это? — спросилъ я у подошедшаго ко мнѣ старика въ плисовомъ жилетѣ, синихъ чулкахъ и башмакахъ съ пряжками.

— Это, — отвѣчалъ онъ мнѣ, предварительно передвинувъ мундштукъ своей трубки изъ одного угла губъ въ другой: — студенты пріѣхали изъ Б. на коммершъ.

«А посмотрю-ка я на этотъ коммершъ, — подумалъ я: — кстати же я въ Л. не бывалъ». Я отыскалъ перевощика и отправился на другую сторону.

 

II.

 

Можетъ быть, не всякій знаетъ, что такое коммершъ. Это особеннаго рода торжественный пиръ, на который сходятся студенты одной земли или братства (Landsmannschaft). Почти всѣ участники въ коммершѣ носятъ издавна установленный костюмъ нѣмецкихъ студентовъ: венгерки, большіе сапоги и маленькія шапочки съ околышами извѣстныхъ цвѣтовъ. Собираются студенты обыкновенно къ обѣду подъ предсѣдательствомъ сеніора, т.-е. старшины, — и пируютъ до утра, пьютъ, поютъ пѣсни Landesvater, Gaudeamus, курятъ, бранятъ филистеровъ; иногда они нанимаютъ оркестръ.

Такой точно коммершъ происходилъ въ г. Л. передъ небольшой гостинницей подъ вывѣской Солнца, въ саду, выходившемъ на улицу. Надъ самой гостинницей и надъ садомъ вѣяли флаги; студенты сидѣли за столами подъ обстриженными липками; огромный бульдогъ лежалъ подъ однимъ изъ столовъ; въ сторонѣ, въ бесѣдкѣ изъ плюща, помѣщались музыканты и усердно играли, то-и-дѣло подкрѣпляя себя пивомъ. На улицѣ, передъ низкой оградой сада, собралось довольно много народа: добрые граждане городка Л. не хотѣли пропустить случая поглазѣть на заѣзжихъ гостей. Я тоже вмѣшался въ толпу зрителей. Мнѣ было весело смотрѣть на лица студентовъ; ихъ объятія, восклицанія, невинное кокетничанье молодости, горящіе взгляды, смѣхъ безъ причины — лучшій смѣхъ на свѣтѣ, — все это радостное кипѣніе жизни юной, свѣжей, этотъ порывъ впередъ — куда бы то ни было, лишь бы впередъ, — это добродушное раздолье меня трогало и поджигало. Ужъ не пойти ли къ нимъ? спрашивалъ я себя....

— Ася, довольно тебѣ? — вдругъ произнесъ за мною мужской голосъ по-русски.

— Подождемъ еще, — отвѣчалъ другой, женскій голосъ на томъ же языкѣ.

Я быстро обернулся.... Взоръ мой упалъ на красиваго молодого человѣка въ фуражкѣ и широкой курткѣ; онъ держалъ подъ руку дѣвушку невысокаго роста, въ соломенной шляпѣ, закрывавшей всю верхнюю часть ея лица.

— Вы русскіе? — сорвалось у меня невольно съ языка.

Молодой человѣкъ улыбнулся и промолвилъ:

— Да, русскіе.

— Я никакъ не ожидалъ.... въ такомъ захолустьѣ, — началъ было я.

— И мы не ожидали, — перебилъ онъ меня: — что-жъ? тѣмъ лучше. Позвольте рекомендоваться: меня зовутъ Гагинымъ, а вотъ это моя…. — онъ запнулся на мгновенье: — моя сестра. А ваше имя позвольте узнать?

Я назвалъ себя, и мы разговорились. Я узналъ, что Гагинъ, путешествуя, такъ же какъ я, для своего удовольствія, недѣлю тому назадъ заѣхалъ въ городокъ Л., да и застрялъ въ немъ. Правду сказать, я неохотно знакомился съ русскими заграницей. Я ихъ узнавалъ даже издали по ихъ походкѣ, покрою платья, а главное, по выраженію ихъ лица. Самодовольное и презрительное, часто повелительное, оно вдругъ смѣнялось выраженіемъ осторожности и робости…. Человѣкъ внезапно настораживался весь, глазъ безпокойно бѣгалъ.... «Батюшки мои! не совралъ ли я, не смѣются ли надо мною?» казалось, говорилъ этотъ уторопленный взглядъ.... Проходило мгновенье, — и снова возстановлялось величіе физіономіи, изрѣдка чередуясь съ тупымъ недоумѣньемъ. Да, я избѣгалъ русскихъ, но Гагинъ мнѣ понравился тотчасъ. Есть на свѣтѣ такія счастливыя лица: глядѣть на нихъ всякому любо, точно они грѣютъ васъ или гладятъ. У Гагина было именно такое лицо, милое, ласковое съ большими, мягкими глазами и мягкими курчавыми волосами. Говорилъ онъ такъ, что, даже не видя его лица, вы, по одному звуку его голоса, чувствовали, что онъ улыбается!

Дѣвушка, которую онъ назвалъ своей сестрою, съ перваго взгляда показалась мнѣ очень миловидной. Было что-то свое, особенное, въ складѣ ея смугловатаго, круглаго лица, съ небольшимъ тонкимъ носомъ, почти дѣтскими щечками и черными, свѣтлыми глазами. Она была граціозно сложена, но какъ-будто не вполнѣ еще развита. Она нисколько не походила на своего брата.

— Хотите вы зайти къ намъ? — сказалъ мнѣ Гагинъ: — кажется, довольно мы насмотрѣлись на нѣмцевъ. Наши бы, правда, стекла разбили и поломали стулья, но эти ужъ больно скромны. Какъ ты думаешь, Ася, пойти намъ домой?

Дѣвушка утвердительно качнула головой.

— Мы живемъ за городомъ, — продолжалъ Гагинъ: — въ виноградникѣ, въ одинокомъ домишкѣ, высоко. У насъ славно, посмотрите. Хозяйка обѣщала приготовить намъ кислаго молока. Теперь же скоро стемнѣетъ, и вамъ лучше будетъ переѣзжать Рейнъ при лунѣ.

Мы отправились. Чрезъ низкія ворота города (старинная стѣна изъ булыжника окружала его со всѣхъ сторонъ, даже бойницы не всѣ еще обрушились) мы вышли въ поле и, пройдя шаговъ сто вдоль каменной ограды, остановились передъ узенькой калиткой. Гагинъ отворилъ ее и повелъ насъ въ гору по крутой тропинкѣ. Съ обѣихъ сторонъ, на уступахъ, росъ виноградъ; солнце только-что сѣло, и алый тонкій свѣтъ лежалъ на зеленыхъ лозахъ, на высокихъ тычинкахъ, на сухой землѣ, усѣянной сплошь крупнымъ и мелкимъ плитнякомъ, и на бѣлой стѣнѣ небольшого домика, съ косыми черными перекладинами и четырьмя свѣтлыми окошками, стоявшаго на самомъ верху горы, по которой мы взбирались.

— Вотъ и наше жилище! — воскликнулъ Гагинъ, какъ только мы стали приближаться къ домику: — а вотъ и хозяйка несетъ молоко. Guten Abend, Madame!... Мы сейчасъ примемся за ѣду; но прежде, — прибавилъ онъ: — оглянитесь…. каковъ видъ?

Видъ былъ, точно, чудесный. Рейнъ лежалъ передъ нами, весь серебряный, между зелеными берегами; въ одномъ мѣстѣ онъ горѣлъ багрянымъ золотомъ заката! Пріютившійся къ берегу городокъ показывалъ всѣ свои дома и улицы; широко разбѣгались холмы и поля. Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня особенно поразила чистота и глубина неба, сіяющая прозрачность воздуха. Свѣжій и легкій, онъ тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему было раздольнѣе на высотѣ.

— Отличную вы выбрали квартиру, — промолвилъ я.

— Это Ася ее нашла, — отвѣчалъ Гагинъ: — ну-ка, Ася, — продолжалъ онъ: — распоряжайся. Вели все сюда подать. Мы станемъ ужинать на воздухѣ. Тутъ музыка слышнѣе. Замѣтили ли вы, — прибавилъ онъ, обратясь ко мнѣ: — вблизи иной вальсъ никуда не годится — пошлые, грубые звуки — а въ отдаленьи, чудо! такъ и шевелитъ въ васъ всѣ романтическія струны.

Ася (собственное имя ея было Анна, но Гагинъ называлъ ее Асей, и ужъ вы позвольте мнѣ ее такъ называть) — Ася отправилась въ домъ и скоро вернулась вмѣстѣ съ хозяйкой. Онѣ вдвоемъ несли большой подносъ съ горшкомъ молока, тарелками, ложками, сахаромъ, ягодами, хлѣбомъ. Мы усѣлись и принялись за ужинъ. Ася сняла шляпу; ея черные волосы, остриженные и причесанные, какъ у мальчика, падали крупными завитками на шею и уши. Сначала она дичилась меня; но Гагинъ сказалъ ей:

— Ася, полно ёжиться! онъ не кусается.

Она улыбнулась и, немного спустя, уже сама заговаривала со мной. Я не видалъ существа, болѣе подвижнаго. Ни одно мгновенье она не сидѣла смирно; вставала, убѣгала въ домъ и прибѣгала снова, напѣвала вполголоса, часто смѣялась, и престраннымъ образомъ: казалось, она смѣялась не тому, чтò слышала, а разнымъ мыслямъ, приходившимъ ей въ голову. Ея большіе глаза глядѣли прямо, свѣтло, смѣло, но иногда вѣки ея слегка щурились, и тогда взоръ ея внезапно становился глубокъ и нѣженъ.

Мы проболтали часа два. День давно погасъ, и вечеръ, сперва весь огнистый, потомъ ясный и алый, потомъ блѣдный и смутный, тихо таялъ и переливался въ ночь, а бесѣда наша все продолжалась, мирная и кроткая, какъ воздухъ, окружавшій насъ. Гагинъ велѣлъ принести бутылку рейнвейна; мы ее роспили, не спѣша. Музыка, по-прежнему, долетала до насъ, звуки ея казались слаще и нѣжнѣе; огни зажглись въ городѣ и надъ рѣкою. Ася вдругъ опустила голову, такъ что кудри ей на глаза упали, замолкла и вздохнула, а потомъ сказала намъ, что хочетъ спать, и ушла въ домъ; я, однако, видѣлъ, какъ она, не зажигая свѣчи, долго стояла за нераскрытымъ окномъ. Наконецъ, луна встала и заиграла по Рейну; всё освѣтилось, потемнѣло, измѣнилось, даже вино въ нашихъ граненыхъ стаканахъ заблестѣло таинственнымъ блескомъ. Вѣтеръ упалъ, точно крылья сложилъ, и замеръ; ночнымъ, душистымъ тепломъ повѣяло отъ земли;

— Пора! — воскликнулъ я: — а то, пожалуй, перевощика не сыщешь.

— Пора, — повторилъ Гагинъ.

Мы пошли внизъ по тропинкѣ. Камни вдругъ посыпались за нами; это Ася насъ догоняла.

— Ты развѣ не спишь? — спросилъ ее братъ, но она, не отвѣтивъ ему ни слова, пробѣжала мимо. Послѣднія умиравшія плошки, зажженныя студентами въ саду гостинницы, освѣщали внизу листья деревьевъ, чтó придавало имъ праздничный и фантастическій видъ. Мы нашли Асю у берега: она разговаривала съ перевощикомъ. Я прыгнулъ въ лодку и простился съ новыми моими друзьями. Гагинъ обѣщалъ навѣстить меня на слѣдующій день; я пожалъ его руку и протянулъ свою Асѣ; но она только посмотрѣла на меня и покачала головой. Лодка отчалила и понеслась по быстрой рѣкѣ. Перевощикъ, бодрый старикъ, съ напряженіемъ погружалъ весла въ темную воду.

— Вы въ лунный столбъ въѣхали, вы его разбили, — закричала мнѣ Ася.

Я опустилъ глаза; вокругъ лодки, чернѣя, колыхались волны.

— Прощайте! — раздался опять ея голосъ.

— До завтра, — проговорилъ за нею Гагинъ.

Лодка причалила. Я вышелъ и оглянулся. Никого уже не было видно на противоположномъ берегу. Лунный столбъ опять тянулся золотымъ мостомъ черезъ всю рѣку. Словно на прощаніе примчались звуки стариннаго ланнеровскаго вальса. Гагинъ былъ правъ: я почувствовалъ, что всѣ струны сердца моего задрожали въ отвѣтъ на тѣ заискивающiе напѣвы. Я отправился домой черезъ потемнѣвшія поля, медленно вдыхая пахучій воздухъ, и пришелъ въ свою комнатку весь разнѣженный сладостнымъ томленіемъ безпредметныхъ и безконечныхъ ожиданій. Я чувствовалъ себя счастливымъ.... Но отчего я былъ счастливъ? Я ничего не желалъ, я ни о чемъ не думалъ …. Я былъ счастливъ.

Чуть не смѣясь отъ избытка пріятныхъ и игривыхъ чувствъ, я нырнулъ въ постель и уже закрылъ-было глаза, какъ вдругъ мнѣ пришло на умъ, что въ теченіе вечера я ни разу не вспомнилъ о моей жестокой красавицѣ.... «Что же это значитъ? — спросилъ я самого себя: — развѣ я не влюбленъ?» Но, задавъ себѣ этотъ вопросъ, я, кажется, немедленно заснулъ, какъ дитя въ колыбели.

 

III.

 

На другое утро (я уже проснулся, но еще не вставалъ) стукъ палки раздался у меня подъ окномъ, и голосъ, который я тотчасъ призналъ за голосъ Гагина, запѣлъ:

 

«Ты спишь ли? Гитарой

Тебя разбужу....»

 

Я поспѣшилъ ему отворить дверь.

— Здравствуйте, — сказалъ Гагинъ, входя: — я васъ раненько потревожилъ, но посмотрите, какое утро. Свѣжесть, роса, жаворонки поютъ....

Съ своими курчавыми, блестящими волосами, открытой шеей и розовыми щеками, онъ самъ былъ свѣжъ, какъ утро.

Я одѣлся; мы вышли въ садикъ, сѣли на лавочку, велѣли подать себѣ кофе и принялись бесѣдовать. Гагинъ сообщилъ мнѣ свои планы на будущее: владѣя порядочнымъ состояніемъ и ни отъ кого не завися, онъ хотѣлъ посвятить себя живописи, и только сожалѣлъ о томъ, что поздно хватился за умъ и много времени потратилъ по-пустому; я также упомянулъ о моихъ предположеніяхъ, да, кстати, повѣрилъ ему тайну моей несчастной любви. Онъ выслушалъ меня съ снисхожденіемъ, но, сколько я могъ замѣтить, сильнаго сочувствія къ моей страсти я въ немъ не возбудилъ. Вздохнувши вслѣдъ за мной раза два, изъ вѣжливости, Гагинъ предложилъ мнѣ пойти къ нему, посмотрѣть его этюды. Я тотчасъ согласился.

Мы не застали Асю. Она, по словамъ хозяйки, отправилась на «развалину». Верстахъ въ двухъ отъ города Л. находились остатки феодальнаго зàмка. Гагинъ раскрылъ мнѣ всѣ свои картоны. Въ его этюдахъ было много жизни и правды, что-то свободное и широкое; но ни одинъ изъ нихъ не былъ оконченъ и рисунокъ показался мнѣ небреженъ и невѣренъ. Я откровенно высказалъ ему мое мнѣніе.

— Да, да, — подхватилъ онъ со вздохомъ: — вы правы; все это очень плохо и незрѣло, чтó дѣлать! Не учился я, какъ слѣдуетъ, да и проклятая славянская распущенность беретъ свое. Пока мечтаешь о работѣ, такъ и паришь орломъ: землю, кажется, сдвинулъ бы съ мѣста — а въ исполненіи тотчасъ ослабѣешь и устанешь.

Я началъ-было ободрять его, но онъ махнулъ рукой и, собравши картоны въ охапку, бросилъ ихъ на диванъ.

— Коли хватитъ терпѣнья, изъ меня выйдетъ что-нибудь, — промолвилъ онъ сквозь зубы: — не хватитъ, останусь недорослемъ изъ дворянъ. Пойдемте-ка, лучше, Асю отыскивать.

Мы пошли.

 

ІV.

 

Дорога къ развалинѣ вилась по скату узкой, лѣсистой долины; на днѣ ея бѣжалъ ручей и шумно прядалъ черезъ камни, какъ бы торопясь слиться съ великой рѣкой, спокойно сіявшей за темной гранью круто разсѣченныхъ горныхъ гребней. Гагинъ обратилъ мое вниманіе на нѣкоторыя счастливо освѣщенныя мѣста; въ словахъ его слышался, если не живописецъ, то ужъ навѣрное художникъ. Скоро показалась развалина. На самой вершинѣ голой скалы возвышалась четырехъугольная башня, вся черная, еще крѣпкая, но словно разрубленная продольной трещиной. Мшистыя стѣны примыкали къ башнѣ; кой-гдѣ лѣпился плющъ; искривленныя деревца свѣшивались съ сѣдыхъ бойницъ и рухнувшихъ сводовъ. Каменистая тропинка вела къ уцѣлѣвшимъ воротамъ. Мы уже подходили къ нимъ, какъ вдругъ впереди насъ мелькнула женская фигура, быстро перебѣжала по грудѣ обломковъ и помѣстилась на уступѣ стѣны, прямо надъ пропастью.

— А вѣдь это Ася! — воскликнулъ Гагинъ: — экая сумасшедшая!

Мы вошли въ ворота и очутились на небольшомъ дворикѣ, до половины заросшемъ дикими яблонями и крапивой. На уступѣ сидѣла, точно, Ася. Она повернулась къ намъ лицомъ и засмѣялась, но не тронулась съ мѣста. Гагинъ погрозилъ ей пальцемъ, а я громко упрекнулъ ее въ неосторожности.

— Полноте, — сказалъ мнѣ шопотомъ Гагинъ: — не дразните ее; вы ея не знаете: она, пожалуй,

еще на башню взберется. А вотъ, вы лучше подивитесь смышленности здѣшнихъ жителей.

Я оглянулся. Въ уголкѣ, пріютившись въ крошечномъ и деревянномъ балаганчикѣ, старушка вязала чулокъ и косилась на насъ чрезъ очки. Она продавала туристамъ пиво, пряники и зельтерскую воду. Мы умѣстились на лавочкѣ и принялись пить изъ тяжелыхъ оловянныхъ кружекъ довольно холодное пиво. Ася продолжала сидѣть неподвижно, подобравъ подъ себя ноги и закутавъ голову кисейнымъ шарфомъ; стройный обликъ ея отчетливо и красиво рисовался на ясномъ небѣ; но я съ непріязненнымъ чувствомъ посматривалъ на нее. Уже наканунѣ замѣтилъ я въ ней что-то напряженное, несовсѣмъ естественное.... «Она хочетъ удивить насъ», думалъ я: — «къ чему это? Что за дѣтская выходка?» Словно угадавши мои мысли, она вдругъ бросила на меня быстрый и пронзительный взглядъ, засмѣялась опять, въ два прыжка соскочила со стѣны, и, подойдя къ старушкѣ, попросила у ней стаканъ воды.

— Ты думаешь, я хочу пить? — промолвила она, обратившись къ брату: — нѣтъ; тутъ есть цвѣты на стѣнахъ, которые непремѣнно полить надо.

Гагинъ ничего не отвѣчалъ ей; а она, съ стаканомъ въ рукѣ, пустилась карабкаться по развалинамъ, изрѣдка останавливаясь, наклоняясь и съ забавной важностью роняя нѣсколько капель воды, ярко блестѣвшихъ на солнцѣ. Ея движенья были очень милы, но мнѣ, по-прежнему, было досадно на нее, хотя я невольно любовался ея легкостью и ловкостью. На одномъ опасномъ мѣстѣ она нарочно вскрикнула и потомъ захохотала.... Мнѣ стало еще досаднѣе.

— Да она какъ коза лазитъ, — пробормотала себѣ подъ-носъ старушка, оторвавшись на мгновенье отъ своего чулка.

Наконецъ, Ася опорожнила весь свой стаканъ и, шаловливо покачиваясь, возвратилась къ намъ. Странная усмѣшка слегка подергивала ея брови, ноздри и губы; полу-дерзко, полу-весело щурились темные глаза.

«Вы находите мое поведеніе неприличнымъ, — казалось, говорило ея лицо: — все равно: я знаю, вы мной любуетесь».

— Искусно, Ася, искусно, — промолвилъ Гагинъ вполголоса.

Она вдругъ какъ-будто застыдилась, опустила свои длинныя рѣсницы и скромно подсѣла къ намъ, какъ виноватая. Я тутъ въ первый разъ хорошенько разсмотрѣлъ ея лицо, самое измѣнчивое лицо, какое я только видѣлъ. Нѣсколько мгновеній спустя, оно уже поблѣднѣло и приняло сосредоточенное, почти печальное выраженіе; самыя черты его мнѣ показались больше, строже, проще. Она вся затихла. Мы обошли развалину кругомъ (Ася шла за нами слѣдомъ) и полюбовались видами. Между тѣмъ, часъ обѣда приближался. Расплачиваясь со старушкой, Гагинъ спросилъ еще кружку пива и, обернувшись ко мнѣ, воскликнулъ съ лукавой ужимкой:

— За здоровье дамы вашего сердца!

— А развѣ у него, — развѣ у васъ есть такая дама? — спросила вдругъ Ася.

— Да у кого же ея нѣтъ? — возразилъ Гагинъ.

Ася задумалась на мгновенье; ея лицо опять измѣнилось, опять появилась на немъ вызывающая, почти дерзкая усмѣшка.

На возвратномъ пути она пуще хохотала и шалила. Она сломала длинную вѣтку, положила ее къ себѣ на плечо, какъ ружье, повязала себѣ голову шарфомъ. Помнится, намъ встрѣтилась многочисленная семья бѣлокурыхъ и чопорныхъ англичанъ; всѣ они, словно по командѣ, съ холоднымъ изумленіемъ проводили Асю своими стеклянными глазами, а она, какъ бы имъ на зло, громко запѣла. Воротясь домой, она тотчасъ ушла къ себѣ въ комнату и появилась только къ самому обѣду, одѣтая въ лучшее свое платье, тщательно причесанная, перетянутая и въ перчаткахъ. За столомъ она держалась очень чинно, почти чопорно, едва отвѣдывала кушанья и пила воду изъ рюмки. Ей явно хотѣлось разыграть передо мною новую роль, — роль приличной и благовоспитанной барышни. Гагинъ не мѣшалъ ей: замѣтно было, что онъ привыкъ потакать ей во всемъ. Онъ только по-временамъ добродушно взглядывалъ на меня и слегка пожималъ плечомъ, какъ бы желая, сказать: «Она ребенокъ; будьте снисходительны». Какъ только кончился обѣдъ, Ася встала, сдѣлала намъ книксенъ и, надѣвая шляпу, спросила Гагина: можно ли ей пойти къ фрау Луизе?

— Давно ли ты стала спрашиваться? — отвѣчалъ онъ съ своей неизмѣнной, на этотъ разъ нѣсколько смущенной улыбкой: — развѣ тебѣ скучно съ нами?

— Нѣтъ, но я вчера еще обѣщала фрау Луизе побывать у ней; притомъ же, я думала, вамъ будетъ лучше вдвоемъ: г. Н. (она указала на меня) что нибудь еще тебѣ разскажетъ.

Она ушла.

— Фрау Луизе, — началъ Гагинъ, стараясь избѣгать моего взора: — вдова бывшаго здѣшняго бургомистра, добрая, впрочемъ, пустая старушка. Она очень полюбила Асю. У Аси страсть знакомиться съ людьми круга низшаго; я замѣтилъ: причиною этому всегда бываетъ гордость. Она у меня порядкомъ избалована, какъ видите, — прибавилъ онъ, помолчавъ немного: — да чтó прикажете дѣлать? Взыскивать я ни съ кого не умѣю, а съ нея и подавно. Я обязанъ быть снисходительнымъ съ нею.

Я промолчалъ. Гагинъ перемѣнилъ разговоръ. Чѣмъ больше я узнавалъ его, тѣмъ сильнѣе я къ нему привязывался. Я скоро его понялъ. Это была прямо русская, душа, правдивая, честная, простая, но, къ сожалѣнію, немного вялая, безъ цѣпкости и внутренняго жара, Молодость не кипѣла въ немъ ключемъ; она свѣтилась тихимъ свѣтомъ. Онъ былъ очень милъ и уменъ, но я не могъ себѣ представить, чтó съ нимъ станется, какъ только онъ возмужаетъ. Быть художникомъ.... Безъ горькаго, постояннаго труда не бываетъ художниковъ.... а трудиться, думалъ я, глядя на его мягкія черты, слушая ею неспѣшную рѣчь, — нѣтъ! трудиться ты не будешь, сжаться ты не сумѣешь. Но не полюбить его не было возможности: сердце такъ и влеклось къ нему. Часа четыре провели мы вдвоемъ, то сидя на диванѣ, то медленно расхаживая передъ домомъ, и въ эти четыре часа сошлись окончательно.

Солнце сѣло, и мнѣ уже пора было идти домой. Ася все еще не возвращалась.

— Экая она у меня вольница! — промолвилъ Гагинъ: — Хотите, я пойду провожать васъ? Мы, по пути, завернемъ къ фрау Луизе; я спрошу, тамъ ли она? Крюкъ не великъ.

Мы спустились въ городъ и, свернувши въ узкій, кривой переулочекъ, остановились передъ домомъ въ два окна шириною и вышиною въ четыре этажа. Второй этажъ выступалъ на улицу больше перваго, третій и четвертый еще больше второго; весь домъ, съ своей ветхой рѣзьбой, двумя толстыми столбами внизу, острой черепичной кровлей и протянутымъ въ видѣ клюва воротомъ на чердакѣ, казался огромной, сгорбленной птицей.

— Ася! — крикнулъ Гагинъ: — ты здѣсь?

Освѣщенное окошко въ третьемъ этажѣ стукнуло и отворилось, и мы увидали темную головку Аси. Изъ-за нея выглядывало беззубое и подслѣповатое лицо старой нѣмки.

— Я здѣсь, — проговорила Ася, кокетливо опершись локтями на оконницу: — мнѣ здѣсь хорошо. Нá тебѣ, возьми, — прибавила она, бросая Гагину вѣтку гераніума: — вообрази, что я дама твоего сердца.

Фрау Луизе засмѣялась.

— Н. уходитъ, — возразилъ Гагинъ: — онъ хочетъ съ тобой проститься.

— Будто? — промолвила Ася: — въ такомъ случаѣ, дай ему мою вѣтку, а я сейчасъ вернусь.

Она захлопнула окно и, кажется, поцѣловала фрау Луизе. Гагинъ протянулъ мнѣ молча вѣтку. Я молча положилъ ее въ карманъ, дошелъ до перевоза и перебрался на другую сторону.

Помнится, я шелъ домой, ни о чемъ не размышляя, но съ странной тяжестью на сердцѣ, какъ вдругъ меня поразилъ сильный, знакомый, но въ Германіи рѣдкій запахъ. Я остановился и увидалъ возлѣ дороги небольшую грядку конопли. Ея степной запахъ мгновенно напомнилъ мнѣ родину и возбудилъ въ душѣ страстную тоску по ней. Мнѣ захотѣлось дышать русскимъ воздухомъ, ходить по русской землѣ. «Чтó я здѣсь дѣлаю, зачѣмъ таскаюсь я въ чужой сторонѣ, между чужими?» воскликнулъ я; мертвенная тяжесть, которую я ощущалъ на сердцѣ, разрѣшилась внезапно въ горькое и жгучее волненіе. Я пришелъ домой совсѣмъ въ другомъ настроеніи духа, чѣмъ наканунѣ. Я чувствовалъ себя почти разсерженнымъ и долго не могъ успокоиться. Непонятная мнѣ самому досада меня разбирала. Наконецъ, я сѣлъ и, вспомнивъ о своей коварной вдовѣ (оффиціальнымъ воспоминаніемъ объ этой дамѣ заключался каждый мой день), досталъ одну изъ ея записокъ. Но я даже не раскрылъ ее; мысли мои тотчасъ приняли иное направленіе. Я началъ думать.... думать объ Асѣ. Мнѣ пришло въ голову, что Гагинъ, въ теченіе разговора, намекнулъ мнѣ на какія-то затрудненія, препятствующія его возвращенiю въ Россію…. «Полно, сестра ли она его?» произнесъ я громко.

Я раздѣлся, легъ и старался заснуть; но часъ спустя я опять сидѣлъ въ постели, облокотившись локтемъ на подушку, и снова думалъ объ этой «капризной дѣвочкѣ съ натянутымъ смѣхомъ....» «Она сложена какъ маленькая рафаэлевская Галатея въ Фарнезинѣ», — шепталъ я: — «да; и она ему не сестра....»

А записка вдовы преспокойно лежала на полу, бѣлѣя въ лучахъ луны.

 

 

Загрузить полный текстъ произведенія въ форматѣ pdf: Загрузить безплатно.

Наша книжная полка въ Интернетъ-магазинѣ ОЗОН, 

въ Яндексъ-Маркетѣ, а также въ Мега-​Маркетѣ​ (здѣсь и здѣсь).