Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА.

 

(ИЗЪ СОЧИНЕНIЙ ПУШКИНА.)

  

(Изъ журнала для чтенія воспитанникамъ Военно-Учебыхъ Заведеній).

  

Печатать позволяется. С. Петербургъ, 15 Ноября 1855 г.

                                                                                        Ценсоръ В.Ю. Шидловскiй

  

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.

Въ типографіи Главнаго Штаба Его Императорскаго Величества

по Военно-Учебнымъ Заведеніямъ.

1855.

 

 

 

Береги честь съ-молоду.

Пословица.

 

ГЛАВА I.

 СЕРЖАНТЪ ГВАРДІИ.

 

Былъ бы гвардіи онъ завтра жъ капитанъ

— Того не надобно: пусть въ арміи послужитъ.

Изрядно сказано! Пускай его потужитъ...............

..................................................................................

Да кто его отецъ?

Княжнинъ

 

Отецъ мой, Андрей Петровичъ Гриневъ, въ молодости своей служилъ при графѣ Минихѣ, и вышелъ въ отставку премьеръ-маіоромъ въ 17 . . году. Съ тѣхъ поръ жилъ онъ въ своей Симбирской деревнѣ, и женился на дѣвицѣ Авдотьѣ Васильевнѣ Ю., дочери бѣднаго тамошняго дворянина. Насъ было девять человѣкъ дѣтей. Всѣ мои братья и сестры умерли во младенчествѣ. Я былъ записанъ въ Семеновскій полкъ сержантомъ, по милости маiора гвардіи князя Б., близкаго нашего родственника. Я считался въ отпуску до окончанія наукъ. Въ то время воспитывались мы не по нынешѣшнему. Съ пятилѣтняго возраста отданъ я былъ на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведеніе пожалованному мнѣ въ дядьки. Подъ его надзоромъ, на двѣнадцатомъ году выучился я Русской грамотѣ, и могъ очень здраво судить о свойствахъ борзаго кобеля. Въ это время батюшка нанялъ для меня Француза, мосье Бопре, котораго выписали изъ Москвы вмѣстѣ съ годовымъ запасомъ вина и прованскаго масла. Пріѣздъ его сильно не понравился Савельичу. «Слава Богу» — ворчалъ онъ про себя — «кажется, дитя умытъ, причесанъ, накормленъ. Куда какъ нужно тратить лишнія деньги и нанимать мусье, какъ будто и своихъ людей не стало!»

Бопре въ отечествѣ своемъ былъ парикмахеромъ, потомъ въ Пруссіи солдатомъ, потомъ пріѣхалъ въ Россію pour êtrе outchitel, не очень понимая значенiе этого слова. Онъ былъ добрый малый, но вѣтренъ и безпутенъ до крайности. Главною его слабостью была страсть къ прекрасному полу; нерѣдко за свои нѣжности получалъ онъ толчки, отъ которыхъ охалъ по цѣлымъ суткамъ. Къ тому же не былъ онъ (по его выраженію) и врагомъ бутылки, т.е. (говоря по-Русски) любилъ хлебнуть лишнее. Но какъ вино подавалось у насъ только за обѣдомъ, и то по рюмочкѣ, причемъ учителя обыкновенно и обносили, то мой Бопре очень скоро привыкъ къ Русской настойкѣ, и даже сталъ предпочитать ее винамъ своего отечества, какъ невпримѣръ болѣе полезную для желудка. Мы тотчасъ поладили, и хотя по контракту обязанъ онъ былъ учить меня по-французски, по-нѣмецки и всѣмъ наукамъ, но онъ предпочелъ наскоро выучиться отъ меня кое-какъ болтать по-Русски — и потомъ каждый изъ насъ занимался уже своимъ дѣломъ. Мы жили душа въ душу. Другаго ментора я и не желалъ. Но вскорѣ судьба насъ разлучила.

Матушка шутить не любила, и однажды пожаловалась на него батюшкѣ. У него расправа была коротка. Онъ тотчасъ потребовалъ Француза. Доложили, что мусье давалъ мнѣ свой урокъ. Батюшка пошелъ въ мою комнату. Въ это время Бопре спалъ на кровати сномъ невинности. Я былъ занятъ дѣломъ. Надобно знать, что для меня выписана была изъ Москвы географическая карта. Она висѣла на стѣнѣ безъ всякаго употребленiя и давно соблазняла меня шириною и добротою бумаги. Я рѣшился сдѣлать изъ нее змѣй, и пользуясь сномъ Бопре, принялся за работу. Батюшка вошелъ въ то самое время, какъ я прилаживалъ мочальный хвостъ къ Мысу Доброй Надежды. Увидя мои упражненія въ географіи, батюшка дернулъ меня за ухо, потомъ подбѣжалъ къ Бопре, разбудилъ его очень неосторожно, и сталъ осыпать укоризнами. Бопре въ смятеніи хотѣлъ-было привстать и не могъ: несчастный Французъ былъ мертво пьянъ. Семь бѣдъ — одинъ отвѣтъ. Батюшка за воротъ приподнялъ его съ кровати, вытолкалъ изъ дверей, и въ тотъ же день прогналъ со двора, къ неописанной радости Савельича. Тѣмъ и кончилось мое воспитаніе.

 

Я жилъ недорослемъ, гоняя голубей и играя въ чехарду съ дворовыми мальчишками. Между тѣмъ минуло мнѣ шестнадцать лѣтъ. Тутъ судьба моя перемѣнилась.

Однажды осенью матушка варила въ гостиной медовое варенье, а я, облизываясь, смотрѣлъ на кипучія пѣнки. Батюшка у окна читалъ Придворный Календарь, ежегодно имъ получаемый. Эта книга имѣла всегда сильное на него вліяніе: никогда не перечитывалъ онъ ея безъ особеннаго участія, и чтеніе это производило въ немъ всегда удивительное волненіе желчи. Матушка, знавшая наизусть всѣ его свычаи и обычаи, всегда старалась засунуть несчастную книгу какъ можно подалѣе, и такимъ образомъ Придворный Календарь не попадался ему на глаза иногда по цѣлымъ мѣсяцамъ. За то, когда онъ случайно его находилъ, то, бывало, по цѣлымъ часамъ не выпускалъ ужъ изъ своихъ рукъ. И такъ батюшка читалъ Придворный Календарь, изрѣдка пожимая плечами и повторяя въ полголоса: «Генералъ-поручикъ!... Онъ у меня въ ротѣ былъ сержантомъ!... Обоихъ Россiйскихъ орденовъ кавалеръ!... А давно ли мы?»... Наконецъ батюшка швырнулъ Календарь на диванъ, и погрузился въ задумчивость, не предвѣщавшую ничего добраго.

Вдругъ онъ обратился къ матушкѣ: «Авдотья Васильевна, а сколько лѣтъ Петрушѣ?»

— Да вотъ пошелъ семнадцатый годокъ — отвѣчала матушка. Петруша родился въ тотъ самый годъ, какъ окривѣла тетушка Настасья Герасимовна, и когда еще....

«Добро» — прервалъ батюшка — «пора его въ службу. Полно ему бѣгать по двору, да лазить на голубятни».

Мысль о скорой разлукѣ со мною такъ поразила матушку, что она уронила ложку въ кострюльку, и слезы потекли по ея лицу. Напротивъ того, трудно описать мое восхищеніе. Мысль о службѣ сливалась во мнѣ съ мыслями о свободѣ; объ удовольствіяхъ Петербургской жизни. Я воображалъ себя офицеромъ гвардіи, что, по мнѣнію моему, было верхомъ благополучія человѣческаго.

Батюшка не любилъ ни перемѣнять своихъ намѣреній, ни откладывать ихъ исполненія. День отъѣзду моему былъ назначенъ. Наканунѣ батюшка объявилъ, что намѣренъ писать со мною къ будущему моему начальнику, и потребовалъ пера и бумаги.

«Не забудь, Андрей Петровичь» — сказала матушка — «поклониться и отъ меня князю Б.; я де-скать надѣюсь, что онъ не оставитъ Петрушу своими милостями.»

— Что за вздоръ! — отвѣчалъ батюшка нахмурясь. Къ какой стати стану я писать къ князю Б.?

«Да вѣдь ты сказалъ, что изволишь писать къ начальнику Петруши.»

— Ну, а тамъ что?

«Да вѣдь начальникъ Петрушинъ — князь Б. Вѣдь Петруша записанъ въ Семеновскій полкъ.»

— Записанъ! А мнѣ какое дѣло, что онъ записанъ? Петруша въ Петербургъ не поѣдетъ. Чему научится онъ, служа въ Петербургѣ? Мотать да повѣсничать? Нѣтъ, пускай послужитъ онъ въ арміи, да потянетъ лямку, да понюхаетъ пороху, да будетъ солдатъ, а не шаматонъ въ гвардіи! Гдѣ его паспортъ? Подай его сюда.

Матушка отыскала мой паспортъ, хранившійся въ ея шкатулкѣ вмѣстѣ съ сорочкою, въ которой меня крестили, и вручила его батюшкѣ дрожащею рукою. Батюшка прочелъ его со вниманіемъ, положилъ передъ собою на столъ, и началъ свое письмо.

 

Любопытство меня мучило. Куда жъ отправляютъ меня, если ужъ не въ Петербургъ? Я не сводилъ глазъ съ пера батюшкина, которое двигалось довольно медленно. Наконецъ онъ кончилъ, запечаталъ письмо въ одномъ пакетѣ съ паспортомъ, снялъ очки и подозвавъ меня, сказалъ: «Вотъ тебѣ письмо къ Андрею Карловичу Р., моему старинному товарищу и другу. Ты ѣдешь въ Оренбургъ служить подъ его начальствомъ.»

И такъ, всѣ мои блестящія надежды рушились! Вмѣсто веселой Петербургской жизни ожидала меня скука въ сторонѣ глухой и отдаленной. Служба, о которой за минуту думалъ я съ такимъ восторгомъ, показалась мнѣ тяжкимъ несчастіемъ. Но спорить было нечего! На другой день поутру подвезена была къ крыльцу дорожная кибитка; уложили въ нее чемоданъ, погребецъ съ чайнымъ приборомъ и узлы съ булками и пирогами, послѣдними знаками домашняго баловства. Родители мои благословили меня. Батюшка сказалъ мнѣ: «Прощай Петръ. Служи вѣрно, кому присягнешь; слушайся начальниковъ; за ихъ лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; отъ службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье съ-нову, а честь съ-молоду.» Матушка въ слезахъ наказывала мнѣ беречь мое здоровье, а Савельичу смотрѣть за дитятей. Надѣли на меня заячій тулупъ, а сверху лисью шубу. Я сѣлъ въ кибитку съ Савельичемъ, и отправился въ дорогу, обливаясь слезами.

Въ ту же ночь пріѣхалъ я въ Симбирскъ, гдѣ долженъ былъ пробыть сутки для закупки нужныхъ вещей, что и было поручено Савельичу. Я остановился въ трактирѣ. Савельичь съ утра отправился по лавкамъ. Соскуча глядѣть изъ окна на грязный переулокъ, я пошелъ бродить по всѣмъ комнатамъ. Вошедъ въ билліардную, увидѣлъ я высокаго барина, лѣтъ тридцати пяти, съ длинными черными усами, въ халатѣ, съ кіемъ въ рукѣ и съ трубкой въ зубахъ. Онъ игралъ съ маркеромъ, который при выигрышѣ выпивалъ рюмку водки, а при проигрышѣ долженъ былъ лѣзть подъ билліардъ на четверенькахъ. Я сталъ смотрѣть на ихъ игру. Чѣмъ долѣе она продолжалась, тѣмъ прогулки на четверенькахъ становились чаще, пока наконецъ маркеръ остался подъ билліардомъ. Баринъ произнесъ надъ нимъ нѣсколько сильныхъ выраженій въ видѣ надгробнаго слова, и предложилъ мнѣ сыграть партію. Я отказался по неумѣнію. Это показалось ему, по-видимому, страннымъ. Онъ поглядѣлъ на меня какъ бы съ сожалѣніемъ; однако мы разговорились. Я узналъ, что его зовутъ Иваномъ Ивановичемъ Зуринымъ, что онъ ротмистръ ** гусарскаго полка и находится въ Симбирскѣ при пріемѣ рекрутъ, а стоитъ въ трактирѣ. Зуринъ пригласилъ меня отобѣдать съ нимъ вмѣстѣ чѣмъ Богъ послалъ, по-солдатски. Я съ охотою согласился. Мы cѣли за столъ. Зуринъ пилъ много и подчивалъ и меня, говоря, что надобно привыкать къ службѣ; онъ разсказывалъ мнѣ армейскіе анекдоты, отъ которыхъ я со-смѣху чуть не валялся, и мы встали изъ за стола совершенными пріятелями. Тутъ вызвался онъ выучить меня играть на билліардѣ. «Это» — говорилъ онъ — «необходимо для нашего брата служиваго. Въ походѣ, напримѣръ, придешь въ мѣстечко; чѣмъ прикажешь заняться? Вѣдь не все же бить Жидовъ. По неволѣ пойдешь въ трактиръ и станешь играть на билліардѣ; а для того надобно умѣть играть!» Я совершенно былъ убѣжденъ, и съ большимъ прилежаніемъ принялся за ученіе. Зуринъ громко ободрялъ меня, дивился моимъ быстрымъ успѣхамъ, и послѣ нѣсколькихъ уроковъ предложилъ мнѣ играть въ-деньги, по одному грошу, не для выигрыша, а такъ, чтобъ только не играть даромъ, чтò, по его словамъ, самая скверная привычка. Я согласился и на то, а Зуринъ велѣлъ подать пуншу и уговорилъ меня попробовать, повторяя, что къ службѣ надобно мнѣ привыкать; а безъ пуншу что и служба! Я послушался его. Между тѣмъ игра наша продолжалась. Чѣмъ чаще прихлебывалъ я изъ моего стакана, тѣмъ становился отважнѣе. Шары поминутно летали у меня черезъ бортъ; я горячился, бранилъ маркера, который считалъ Богъ вѣдаетъ какъ, часъ отъ часу умножалъ игру, словомъ — велъ себя какъ мальчишка, вырвавшійся на волю. Между тѣмъ время прошло незамѣтно. Зуринъ взглянулъ на часы, положилъ кій, и объявилъ мнѣ, что я проигралъ сто рублей. Это меня немножко смутило. Деньги мои были у Савельича. Я сталъ извиняться. Зуринъ меня прервалъ: «Помилуй. Не изволь и безпокоиться. Я могу и подождать, а покамѣстъ поѣдемъ къ Аринушкѣ

Что прикажете? День я кончилъ также безпутно, какъ и началъ. Мы отужинали у Аринушки. Зуринъ поминутно мнѣ подливалъ, повторяя, что надобно къ службѣ привыкать. Вставъ изъ-за стола, я чуть держался на ногахъ; въ полночь Зуринъ отвезъ меня въ трактиръ.

Савельичь встрѣтилъ насъ на крыльцѣ. Онъ ахнулъ, увидя несомнѣнные признаки моего усердія къ службѣ. «Что это, сударь, съ тобою сдѣлалось?» — сказалъ онъ жалкимъ голосомъ. «Гдѣ ты это нагрузился? Ахти, Господи! отроду такого грѣха не бывало!» — Молчи, хрычь! — отвѣчалъ я ему, запинаясь; ты вѣрно пьянъ, пошелъ спать.... и уложи меня.

На другой день я проснулся съ головною болью, смутно припоминая себѣ вчерашнія происшествія. Размышленія мои прерваны были Савельичемъ, вошедшимъ ко мнѣ съ чашкой чаю. «Рано, Петръ Андреичь» — сказалъ онъ мнѣ, качая головою — «рано начинаешь гулять. И въ кого ты пошелъ? Кажется, ни батюшка, ни дѣдушка пьяницами не бывали; о матушкѣ и говорить нечего: отроду, кромѣ квасу, въ ротъ ничего не изволила брать. А кто всему виноватъ? Проклятый мусье. То и дѣло, бывало, къ Антипьевнѣ забѣжитъ: «Мадамъ, же ву при, водкю». Вотъ тебѣ и же ву при! Нечего сказать: добру наставилъ, собачiй сынъ. И нужно было нанимать въ дядьки басурмана, какъ будто у барина не стало и своихъ людей!»

 

Мнѣ было стыдно. Я отвернулся и сказалъ ему: Поди вонъ, Савельичь; я чаю не хочу. Но Савельича мудрено было унять, когда, бывало, примется за проповѣдь. «Вотъ видишь ли, Петръ Андреичь, каково подгуливать. И головкѣ-то тяжело, и кушать-то не хочется. Человѣкъ пьющій ни на что не годенъ.... Выпей-ка огуречнаго разсолу съ медомъ, а всего бы лучше опохмѣлиться полстаканчикомъ настойки. Не прикажешь ли?»

Въ это время вошелъ мальчикъ, и подалъ мнѣ записку отъ И.И Зурина. Я развернулъ ее и прочелъ слѣдующія строки:

«Любезный Петръ Андреевичь, пожалуйста пришли мнѣ съ моимъ мальчикомъ сто рублей, которые ты мнѣ вчера проигралъ. Мнѣ крайняя нужда въ деньгахъ.

Готовый ко услугамъ

Иванъ Зуринъ.»

Дѣлать было нечего. Я взялъ на себя видъ равнодушный, и обратясь къ Савельичу, который былъ и денегъ и бѣлья и дѣлъ моихъ рачитель, приказалъ отдать мальчику сто рублей. «Какъ! за чѣмъ?» спросилъ изумленный Савельичь. — Я ихъ ему долженъ — отвѣчалъ я со всевозможной холодностію. «Долженъ!» возразилъ Савельичь, часъ-отъ-часу приходя въ большое изумленіе — «да когда же, сударь, успѣлъ ты ему задолжать? Дѣло что-то неладно. Воля твоя, сударь, а денегъ я не выдамъ.»

Я подумалъ, что если въ сію рѣшительную минуту не переспорю упрямаго старика, то ужъ въ послѣдствіи времени трудно мнѣ будетъ освободиться отъ его опеки, и взглянувъ на него гордо, сказалъ: Я твой господинъ, а ты мой слуга. Деньги мои. Я ихъ проигралъ, потому что такъ мнѣ вздумалось. А тебѣ совѣтую не умничать, и дѣлать то, что тебѣ приказываютъ.

Савельичь такъ былъ пораженъ моими словами, что всплеснулъ руками и остолбенѣлъ. Что же ты стоишь! — закричалъ я сердито. Савельичь заплакалъ. «Батюшка Петръ Андреичь» — произнесъ онъ дрожащимъ голосомъ — «не умори меня съ печали. Свѣтъ ты мой! послушай меня, старика: напиши этому разбойнику, что ты пошутилъ, что у насъ и денегъ-то такихъ не водится. Сто рублей! Боже ты милостивый! Скажи, что тебѣ родители крѣпко-на-крѣпко заказали играть, окромѣ какъ въ орѣхи».... Полно врать — перервалъ я строго — подавай сюда деньги, или я тебя въ зашей прогоню.

Савельичь поглядѣлъ на меня съ глубокой горестью и пошелъ за моимъ долгомъ. Мнѣ было жаль бѣднаго старика; но я хотѣлъ вырваться на волю и доказать, что ужь я не ребенокъ. Деньги были доставлены Зурину. Савельичь поспѣшилъ вывезти меня изъ проклятаго трактира. Онъ явился съ извѣстіемъ, что лошади готовы. Съ неспокойной совѣстью и съ безмолвнымъ раскаяніемъ выѣхалъ я изъ Симбирска, не простясь съ моимъ учителемъ и не думая съ нимъ уже когда нибудь увидѣться.

 

Полный текстъ произведенія въ форматѣ pdf: Купить за 20 рублей

Книга въ бумажномъ исполненіи: Купить на ОЗОН.

 

Наша книжная полка въ Интернетъ-магазинѣ ОЗОН, 

въ Яндексъ-Маркетѣ, а также въ Мега-​Маркетѣ​ (здѣсь и здѣсь).