СОЧИНЕНIЯ

 

А.С. ПУШКИНА

  

СЪ ОБЪЯСНЕНIЯМИ ИХЪ

 и

 СВОДОМЪ

 ОТЗЫВОВЪ КРИТИКИ.

_______

  

ИЗДАНIE

Льва Поливанова

 

ДЛЯ СЕМЬИ И ШКОЛЫ.

_______

 

ТОМЪ ПЯТЫЙ.

 

ПРОЗАИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНIЯ. — ПИСЬМА.

_______

 

 

МОСКВА.

1887.

 

 

48.

 

Мысли на дорогѣ.

(1833—1834).

 

Въ позднѣйшей статьѣ своей «Александръ Радищевъ» (1835), впервые напечатанной въ VII т. изд. соч. Пушкина Анненковымъ (1857), Пушкинъ сообщаетъ біографическія свѣдѣнія объ этомъ писателѣ и характеризуетъ его такъ:

«Александръ Радищевъ родился около 1750 г. Онъ обучался сперва въ пажескомъ корпусѣ и обратилъ на себя вниманіе начальства, какъ молодой человѣкъ, подающiй о себѣ великія надежды». Въ числѣ нѣсколькихъ молодыхъ людей былъ онъ отправленъ въ лейпцигскій университетъ... «Университетская жизнь принесла ему мало пользы... Безпокойное любопытство, болѣе нежели жажда познаній, была отличительная черта ума его. Онъ былъ кротокъ и задумчивъ. Тѣсная связь съ молодымъ Ушаковымъ, (товарищемъ его) имѣла на всю его жизнь вліяніе рѣшительное... Имъ попался въ руки Гельвецій [1]. Они жадно изучили начало его пошлой и безплодной метафизики... Теперь было бы для насъ непонятно, какимъ образомъ холодный и сухой Гельвецій могъ сдѣлаться любимцемъ молодыхъ людей пылкихъ и чувствительныхъ, если бы мы, по несчастію, не знали, какъ соблазнительны для развивающихся умовъ мысли и правила новыя, отвергаемыя закономъ и преданіями... Возвратясь въ Петербургъ, Радищевъ вступилъ въ гражданскую службу [2], не переставая между тѣмъ заниматься и словесностію... Графъ Воронцовъ [3] ему покровительствовалъ, но государыня знала его лично и опредѣлила въ собственную свою канцелярію.

«Онъ написалъ свое «Путешествіе изъ Петербурга въ Москву» [4] (1790)... Книга его, сначала не замѣченная, вѣроятно потому, что первыя страницы чрезвычайно скучны и утомительны, вскорѣ произвела шумъ. Она дошла до государыни. Екатерина сильно была поражена. Нѣсколько дней сряду читала она эти горькія, возмутительныя сатиры... Радищевъ преданъ былъ суду. Сенатъ осудилъ его на смерть. Государыня смягчила приговоръ. Преступника лишили чиновъ и дворянства и въ оковахъ сослали въ Сибирь. Въ Илимскѣ Радищевъ предался мирнымъ литературнымъ занятіемъ. Здѣсь онъ написалъ большую часть своихъ сочиненій; многія изъ нихъ относятся къ статистикѣ Сибири, къ китайской торговлѣ и проч. Радищевъ былъ тогда вдовцомъ. Къ нему поѣхала его свояченица, дабы раздѣлить съ изгнанникомъ грустное его уединеніе... Императоръ Павелъ I, взошедъ на престолъ, вызвалъ Радищева изъ ссылки, возвратилъ ему чины и дворянство, обошелся съ нимъ милостиво и взялъ съ него обѣщаніе не писать ничего противнаго духу правительства. Радищевъ сдержалъ свое слово. Онъ во все время царствованія Павла I не писалъ ни одной строчки. Онъ жилъ...., занимаясь воспитаніемъ своихъ дѣтей. Смирённый опытностію и годами, онъ даже перемѣнилъ образъ мыслей, ознаменовавшій его бурную и кичливую молодость... Императоръ Александръ, вступивъ на престолъ, вспомнилъ о Радищевѣ и, извиняя въ немъ то, что можно было приписать пылкости лѣтъ и заблужденіями вѣка, увидѣлъ въ сочинителѣ «Путешествія» отвращеніе отъ многихъ злоупотребленій и нѣкоторые благонамѣренные виды. Онъ опредѣлилъ Радищева въ коммиссію составленія законовъ, и приказалъ ему, изложить свои мысли касательно нѣкоторыхъ гражданскихъ установленій... [5].

«Сочиненія Радищева изданы были въ 1807 г. Самое пространное изъ его сочиненій есть философское разсужденіе «О человѣкѣ и его смертности и безсмертіи»... Радищевъ хотя и вооружается противу матеріализма, но въ немъ все еще виденъ ученикъ Гельвеція... Между статьями литературными замѣчательно его сужденіе о «Телемахидѣ» и Тредьяковскомъ, котораго онъ любилъ по тому же самому чувству, которое заставило бранить Ломоносова: изъ отвращенія отъ общепринятыхъ мнѣній. Въ стихахъ лучшее произведенiе его есть «Осьмнадцатый вѣкъ», — лирическое стихотвореніе, писанное древнимъ элегическимъ размѣромъ, гдѣ находятся слѣдующіе стихи, столь замѣчательные подъ его перомъ:

 

«Урна временъ часы изливаетъ каплямъ подобно:

Капли въ ручьи собрались; въ рѣку ручьи возрасли.

И на дальнѣйшемъ брегу изливаютъ пѣнистыя волны

Вѣчности въ море: а тамъ нѣтъ ни предѣлъ, ни бреговъ...

Не возвышается островъ, ни дна тамъ лотъ не находитъ:

Вѣки въ него протекли, въ немъ исчезаетъ ихъ слѣдъ;

Но знаменито вовѣки, своею кровавой струею

Съ звуками грома течетъ наше столѣтье туда:

И сокрушивъ наконецъ корабль, надежды несущій,

Пристани близокъ уже, въ водоворотъ поглощенъ.

Счастіе и добродѣтель и вольность пожралъ омутъ ярый.

Зри: восплываютъ еще страшны обломки въ струѣ.

Нѣтъ! ты не будешь забвенно, столѣтье безумно и мудро!

Будешь проклято вовѣкъ, ввѣкъ удивленіемъ всѣхъ.

Кровь — въ твоей колыбели, припѣванiе — громы сраженьевъ;

Ахъ, омоченный въ крови вѣкъ, ниспадаешь во гробъ!..

Но зри: двѣ взнеслися скалы во средѣ струй кровавыхъ —

Екатерина и Петръ, вѣчности чада! и Россъ.

 

«Первая пѣснь «Бовы» имѣетъ также достоинства. Характеръ Бовы обрисованъ оригинально, и разговоръ его съ Каргою забавенъ. Жаль, что въ «Бовѣ»... нѣтъ ни тѣни народности, необходимой въ твореніяхъ такого рода; но Радищевъ думалъ подражать Вольтеру, потому что вѣчно кому-нибудь подражалъ. Вообще Радищевъ писалъ лучше стихами, нежели прозою. Въ ней не имѣлъ онъ образца, а Ломоносовъ, Херасковъ, Державинъ и Костровъ успѣли уже обработать нашъ стихотворный языкъ... «Путешествіе въ Москву»... есть очень посредственное произведенiе, не говоря уже о варварскомъ слогѣ. Сѣтованія на несчастное состояніе народа, на насиліе вельможъ и проч. преувеличены... Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смѣшны.... Въ Радищевѣ отразилась вся французская философія его вѣка: скептицизмъ Вольтера, филантропія Руссо, политическiй цинизмъ Дидрота и Реналя, но все въ нескладномъ и искаженномъ видѣ, какъ всѣ предметы криво отражаются въ кривомъ зеркалѣ. Онъ есть истинный представитель полупросвѣщенія. Невѣжественное презрѣніе ко всему прошедшему, слабоумное изумленіе передъ своимъ вѣкомъ, слѣпое пристрастіе къ новизнѣ, частныя, поверхностныя свѣдѣнія, наобумъ приноровленныя ко всему — вотъ что мы видимъ въ Радищевѣ.... Онъ какъ будто старается раздражить верховную власть своимъ горькимъ злорѣчіемъ: не лучше ли было бы указать на благо, которое она въ состояніи сотворить?.. Какую цѣль имѣлъ Радищевъ? Чего именно желалъ онъ? На сіи вопросы врядъ ли могъ онъ самъ отвѣтить удовлетворительно. Вліяніе его было ничтожно. Всѣ прочли его книгу и забыли ее, несмотря на то, что въ ней есть нѣсколько благоразумныхъ мыслей, нѣсколько благонамѣренныхъ предположеній, которыя не имѣли никакой нужды быть облечены въ бранчивыя и напыщенныя выраженія... Онѣ принесли бы истинную пользу... ибо нѣтъ убѣдительности въ поношеніяхъ, и нѣтъ истины, гдѣ нѣтъ любви».

Въ «Мысляхъ на дорогѣ» Пушкинъ касается тѣхъ предметовъ, которые изображены Радищевымъ въ его «Путешествіи», дѣлаетъ выписки изъ послѣдняго и сопровождаетъ ихъ своими замѣчаніями, то возражая, то соглашаясь съ нимъ. «Возражая Радищеву», замѣчаетъ г. Сухомлиновъ (1883), «Пушкинъ въ пріемахъ своихъ остается вѣренъ литературному преданію, идущему со временъ Болтина. Подобно Болтину, онъ сопоставляетъ явленія русской жизни съ тѣмъ, что происходитъ въ западной Европѣ» (см. напр. ниже: XI. «Руская изба»).

Въ гл. VII. «Тверь» упоминаются стихотворенія Радищева. Кромѣ «Осьмнадцатаго столѣтія», изъ котораго Пушкинъ приводитъ выдержку въ упомянутой выше статьѣ о Радищевѣ, онъ указываетъ достоинства въ «Сафическихъ строфахъ» и «Журавляхъ». Вотъ эти пьесы:

 

Сафическія строфы.

 

Ночь была прохладная, свѣтло въ небѣ,

Звѣзды блещутъ тихо источникъ льется.

Вѣтры нѣжны вѣютъ, шумятъ листами

Тополи бѣлы.

 

Ты клялась вѣрною быть вовѣки

Мнѣ, богиню нощи дала порукой;

Сѣверъ хладной дунулъ одинъ разъ крѣпче,

Клятва исчезла.

 

Ахъ, почто быть клятвопреступной!

Будь всегда жестока, то легче будетъ, лучше

 

Сердцу. Ты маня лишь взаимно страстью,

Ввергла въ погибель.

 

Жизнь прерви, о рокъ! рокъ суровый, лютый;

Иль вдохни ей вѣрной быть клятвѣ данной.

Будь блаженна, если ты можешь только

Быть безъ любови.

 

 

Журавли (басня).

 

Осень листы ощипала съ деревъ.

Иней сѣдой на траву упадалъ,

Стадо тогда журавлей собралося,

Чтобъ прелетѣть въ теплу, дальну страну

За море жить. Одинъ бѣдной журавль,

Нѣмъ и унылъ, пригорюнясь сидѣлъ;

Ногу стрѣлой перешибъ ему ловчій;

Радостный крикъ журавлей онъ не множитъ;

Бодрые братья смѣялись надъ нимъ —

«Я не виновенъ, что я охромѣлъ,

«Нашему царству, какъ вы, помогалъ.

«Вамъ надо мной хохотать бы не должно,

«Ни презирать, видя бѣдство мое.

«Какъ мнѣ летать? отымаетъ возможность.

«Мужество, силу претяжка болѣзнь.

«Волны несчастному будутъ мнѣ гробомъ;

«Ахъ, для чего не пресѣкъ моей жизни

«Ярый ловецъ!» Между тѣмъ вѣетъ вѣтръ,

Стадо взвилося и скорымъ полетомъ

За море вмигъ прелетѣть поспѣшаетъ.

Бѣдный больной назади остается,

Часто на листьяхъ пловущихъ въ водахъ

Онъ отдыхаетъ, горюетъ и стонетъ;

Грусть и болѣзнь въ немъ все сердце снѣдаютъ.

Мѣшкавъ онъ много, летя помаленьку,

Землю узрѣлъ, вожделѣнну душою,

Ясное небо и тихую пристань.

Тутъ Всемогущiй болѣзнь излѣчилъ,

Далъ жить въ блаженствѣ въ награду трудовъ;

Многи жъ насмѣшники въ воду упали.

О, вы стенящіе подъ тяжкою рукою

Злосчастія и бѣдъ!

Исполнены тоскою,

Клянете жизнь и свѣтъ,

Любители добра, ужель надежды нѣтъ?

Мужайтесь, бодрствуйте и смѣло протекайте

Сей краткой жизни путь. На онъ-полъ поспѣшайте.

Тамъ лучшая страна; тамъ міръ вовѣкъ живетъ,

Тамъ юность вѣчная, блаженство тамъ васъ ждетъ.

 

Статьи Пушкина не имѣютъ заглавія въ рукописи. «Мыслями на дорогѣ» ихъ назвалъ Анненковъ, впервые напечатавшій ихъ въ отрывкахъ. Дополненія появились въ «Библiогр. Запискахъ» 1859 г., въ статьѣ Анненкова: «Пушкинъ въ Александровскую эпоху», въ «Русскомъ Архивѣ» (1880) и въ «Русской Старинѣ» (1884).

 

I. Шоссе [6].

 

Узнавъ, что новая московская дорога совсѣмъ окончена, я вздумалъ съѣздить въ Петербургъ, гдѣ не бывалъ болѣe пятнадцати лѣтъ. Я записался въ конторѣ поспѣшныхъ дилижансовъ (которые показались мнѣ спокойнѣе прежнихъ почтовыхъ каретъ), и 15-го октября, въ десять часовъ утра, выѣхалъ изъ Тверской заставы.

Катясь по гладкому шоссе, въ спокойномъ зкипажѣ, не заботясь ни о его прочности, ни о прогонахъ, ни о лошадяхъ, я вспомнилъ о послѣднемъ своемъ путешествіи въ Петербургъ по старой дорогѣ. Не рѣшившисъ скакать на перекладныхъ, и купилъ тогда дешевую коляску, и съ однимъ слугою отправился въ путь. Не знаю, кто изъ насъ, Иванъ или я, согрѣшили передъ выѣздомъ, но путешествіе наше было неблагополучно. Проклятая коляска требовала поминутно починки. Кузнецы меня притѣсняли; рытвины и, мѣстами, деревянная мостовая совершенно измучили. Цѣлые шесть дней тащился я по несносной дорогѣ и пріѣхалъ въ Петербургъ полумертвый. Мои пріятели смѣялись надъ моей изнѣженностію, но я не имѣю и притязаній на фельдъ-егерское геройство и, по зимнему пути возвратясь въ Москву, съ той поры уже никуда не выѣзжалъ.

Вообще, дороги въ Россіи (благодаря пространству) хороши, и были бы еще лучше, если бы губернаторы менѣе объ нихъ заботились. Напримѣръ, дернъ есть уже природная мостовая; зачѣмъ его сдирать и замѣнять наносной землею, которая, при первомъ дождикѣ, обращается въ слякоть? Поправка дорогъ, одна изъ самыхъ тяжелыхъ повинностей, не приноситъ почти никакой пользы и есть большею частью предлогъ къ утѣсненію и взяткамъ. Возьмите перваго мужика, хотя крошечку смышленаго и заставьте его провести новую дорогу: онъ начнетъ, вѣроятно, съ того, что пророетъ два параллельные рва для стеченія дождевой воды. Лѣтъ сорокъ тому назадъ, одинъ воевода вмѣсто рвовъ подѣлалъ парапеты, такъ что дороги сдѣлались ящиками для грязи. Лѣтомъ дороги прекрасны; но весной и осенью путешественники принуждены ѣздить по пашнямъ и полямъ, потому что экипажи вязнутъ и тонутъ на большой дорогѣ, между тѣмъ какъ пѣшеходы, гуляя по парапетамъ, благословляютъ память мудраго воеводы. Такихъ воеводъ на Руси весьма довольно.

Великолѣпное московское шоссе начато по повелѣнію императора Александра; дилижансы учреждены обществомъ частныхъ людей. Такъ должно быть и во всемъ: правительство открываетъ дорогу, частные люди находятъ удобнѣйшiе способы ею пользоваться.

Не могу не замѣтить, что, со временъ восшествія на престолъ дома Романовыхъ, у насъ правительство всегда впереди на поприщѣ образованности и просвѣщенія. Народъ слѣдуетъ за нимъ всегда лѣниво, а иногда и неохотно [7].

Собравшись въ дорогу, вмѣсто пироговъ и холодной телятины я хотѣлъ запастись книгою, понадѣясь довольно легкомысленно на трактиры и боясь разговоровъ съ почтовыми товарищами. Въ тюрьмѣ и въ путешествіи всякая книга есть Божій даръ, и та, которую не рѣшитесь вы и раскрыть, возвращаясь изъ англійскаго клуба или собираясь на балъ, покажется вамъ занимательна, какъ арабская сказка, если попадется вамъ въ казематѣ или въ поспѣшномъ дилижансѣ. Скажу болѣе: въ такихъ случаяхъ чѣмъ книга скучнѣе, тѣмъ она предпочтительнѣе. Книгу занимательную вы проглотите слишкомъ скоро, она слишкомъ врѣжется въ вашу память и воображеніе; перечесть ее уже невозможно. Книга скучная, напротивъ, читается съ разстановкою, съ отдохновеніемъ: оставляетъ вамъ способность позабыться, мечтать; опомнившись, вы опять за нее принимаетесь, перечитываете мѣста, вами пропущенныя безъ вниманія, и проч. Книга скучная представляетъ болѣе развлеченія. Понятіе о скукѣ весьма относительное. Книга скучная можетъ быть очень хороша; не говорю о книгахъ ученыхъ, но и о книгахъ писанныхъ съ цѣлію просто литературною. Многіе читатели согласятся со мною, что Клариса очень утомительна и скучна, но со всѣмъ тѣмъ романъ Ричардсоновъ имѣетъ необыкновенное достоинство.

Вотъ на что хороши путешествія.

Итакъ, собравшись въ дорогу, зашелъ я къ старому моему пріятелю Соболевскому, коего библiотекой привыкъ пользоваться. Я просилъ у него книгу скучную, но любопытную, въ какомъ бы то ни было отношеніи. Пріятель мой хотѣлъ было мнѣ дать нравственно-сатирическій романъ, утверждая, что скучнѣе ничего быть не можетъ, а что книга очень любопытна въ отношеніи участи ея въ публикѣ; но я его благодарилъ, зная уже по опыту непреодолимость нравственно-сатирическихъ романовъ. «Постой», сказалъ мнѣ Соболевскій: «есть у меня для тебя книжка». Съ этимъ словомъ вынулъ онъ изъ-за полнаго собранія сочиненій Александра Сумарокова и Михайлы Хераскова книгу, повидимому, изданную въ концѣ прошлаго столѣтія. «Прошу беречь ее», сказалъ онъ таинственнымъ голосомъ. «Надѣюсь, что ты вполнѣ оцѣнишь и оправдаешь мою довѣренность». Я раскрылъ ее и прочелъ заглавіе: «Путешествіе изъ Петербурга въ Москву», съ эпиграфомъ:

 

«Чудище обло, озорно, огромно, стозѣвно и лаяй».

Телемахида. Томъ II. Книга ХVІІІ, ст. 514.

 

Книга — нѣкогда прошумѣвшая соблазномъ и навлекшая на сочинителя гнѣвъ Екатерины, смертный приговоръ и ссылку въ Сибирь, нынѣ типографическая рѣдкость, потерявшая свою заманчивость, случайно встрѣчаемая на пыльной полкѣ библіомана, или въ мѣшкѣ бородатаго разнощика.

Я искренно благодарилъ Соболевскаго и взялъ съ собою Путешествіе. Содержаніе его всѣмъ извѣстно. Радищевъ написалъ нѣсколько отрывковъ, давъ каждому въ заглавіе названіе одной изъ станцiй, находящихся на дорогѣ изъ Петербурга въ Москву. Въ нихъ излилъ онъ свои мысли безъ всякой связи и порядка. Въ Черной Грязи, пока перемѣняли лошадей, я началъ книгу съ послѣдней главы и такимъ образомъ заставилъ Радищева путешествовать со мною изъ Москвы въ Петербургъ.