ЛЕОНИДЪ АНДРЕЕВЪ

ПОЛЕТЪ

Изданіе второе

РАЗСКАЗЫ

 т. XVI

Т-ВО «КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО ПИСАТЕЛЕЙ

ВЪ МОСКВѢ»

Типографiя М.И. Смирнова подъ фирмой «Московскiй Листокъ»

Москва, Воздвиженка, Ваганьковскiй пер., д. 5.

ВОСКРЕСЕНІЕ ВСѢХЪ МЕРТВЫХЪ

Мечта

Трубнымъ кличемъ архангеловъ было возвѣщено міру о грядущемъ воскресеніи всѣхъ мертвыхъ. Заутра во славѣ грядетъ Господь всѣхъ силъ, и мертвые возстанутъ изъ гробовъ.

И съ того же часа стала преображаться земля. Еще не наступило новое, а уже кончилось старое, растаяло, какъ дымъ, исчезло, какъ мучительный сонъ тысячелѣтній. Какъ будто ихъ и не было никогда: отошли всѣ заботы о жизни, страданіе и печаль, болѣзни и смерть; и не стало никакой иной заботы у живущаго, какъ только въ радости и красотѣ встрѣтить заутра грядущаго Господа.

Быстро и легко спадало съ земли ея рубище, одежда сѣрая и печальная. Еще дѣйствовали на землѣ тѣ темныя и загадочныя силы, непримиримыя и безпощадныя, что раньше назывались законами природы и все сущее подчиняли своей суровой и грозной власти, но все медленнѣе становился ихъ тяжелый ходъ, все нерѣшительнѣй — проявленія. Такъ замедляетъ свой ходъ машина, подходя къ послѣдней остановкѣ; такъ медленнѣе движетъ свои полныя воды рѣка, впадая въ море; такъ вяло, нерѣшительно, ласково и слабо распоряжаются цари, сходя со трона. Еще приказываютъ они, но уже не ждутъ исполненія и равнодушны къ послѣдствіямъ. И еще шумѣло темное море, и вѣтеръ двигался по своимъ кругамъ, но не было уже ярости въ извѣчномъ шумѣ морскомъ, и не гибли корабли: стихало море, плескалось тихо, ложилось спокойно. И мѣстами еще догорали пожары, но не стало ярости и силы и у огня: свѣтило пламя кровавымъ свѣтомъ своимъ, но уже не жгло оно, не сожигало, не обжигало до боли, а почти ласково бродило по окружности, затихая.

И еще было пространство, дѣлимая безконечность, ужасъ возврата вѣчнаго, — и кто хотѣлъ дѣлить его попрежнему, тотъ еще дѣлилъ, и кто хотѣлъ итти или ѣхать или бѣжать, тотъ ѣхалъ и бѣжалъ; но уже не было и пространства, и становился человѣкъ тамъ, гдѣ онъ хотѣлъ быть: здѣсь, тамъ, вездѣ — и здѣсь, и тамъ, и вездѣ. Еще не знали люди, какъ это дѣлается, а уже дѣлали: вдругъ вошли въ свои гавани, въ свои бухты, заливы и стоянки всѣ корабли — изъ самыхъ дальнихъ странъ вернулись мгновенно; и въ сумракѣ предвечернемъ надъ моремъ стихшимъ гирляндами повисли свѣтящіяся оконца огромныхъ пароходовъ, земныхъ гигантовъ. И гдѣ еще по рельсамъ бѣжали, а гдѣ по воздуху неслись, а гдѣ и мгновенно становились въ мѣстѣ желаемомъ многочисленные поѣзда съ безчисленными пассажирами.

И еще было время, дѣлимая безконечность, ужасъ возврата вѣчнаго: двигались стрѣлки по кругу, на колокольняхъ звонили часы, темнота наступала, а уже не стало и времени: начиналось вѣчное, что не измѣряется, не движется, не течетъ, а пребываетъ вѣчно — одно во всемъ и все въ одномъ.

И уже не стало ни верху, ни низу; ни вчера, ни сегодня; ни здѣсь, ни тамъ — одно во всемъ, и все въ одномъ, образъ истинный и вѣчный. Неслышно и быстро преображалась земля подъ властью новаго Царя, Господа всѣхъ силъ, сѣкиры разрѣшающей.

И по всей землѣ стала тьма, но это не была та прежняя страшная ночь, что, какъ тѣнь смерти, ложится на одну сторону земли и ползетъ по ней, подобно гаду: всѣ круглые и милые бока земли съ ея синими океанами и золотой твердью окутала одна тихая и прозрачная мгла, тьма голубая и ясная, смягченный свѣтъ. И не для страха была она, не для злыхъ дѣлъ ночныхъ, не для разврата и сновъ обманчивыхъ и мучительныхъ, какъ прежде, а имѣла она дать землѣ и людямъ нѣкоторый ласковый и стыдливый покровъ: пусть въ нѣкоторой тихой тайнѣ готовится міръ, спѣшно и радостно украшается красотою, тихо облекается въ одѣянія брачныя, наряды праздничные, одежды свѣтлыя. Кто отниметъ радость у невѣсты, стыдливо украшающей себя къ прибытію жениха? Всѣ званы на пиръ, и ждетъ ласковый хозяинъ гостей нарядныхъ и смѣющихся.

Поспѣшно скидывала земля одежду мертваго скомороха, личину тлѣнную. И еще не наступило новое, а уже кончилось старое, кончилось сразу и навсегда, растаяло, какъ туманъ, исчезло, какъ ужасный сонъ тысячелѣтній — ушло тихо и навсегда. И даже не думали о немъ, такъ тихъ и незамѣтенъ былъ его уходъ, такъ ясна и всѣмъ понятна стала мрачная ложь тысячелѣтій; и даже не вспоминали о немъ, и не было человѣка на землѣ, который оглянулся бы назадъ въ глухую тьму ушедшаго: съ радостью или гнѣвомъ, тоскою или проклятіемъ. Все узналъ и все понялъ человѣкъ, все простилъ и все полюбилъ, нашелъ все, что искалъ: все понялъ и все узналъ человѣкъ. И не стало ни печальнаго, ни больного, ни скорбнаго; и не стало ни чудеснаго, ни страннаго, ни удивительнаго; и не стало ни добраго, ни злого. Погибла самая память о быломъ и остановились всѣ дѣла.

Останавливались и остановились всѣ поѣзда, пароходы, всѣ машины плавающія, бѣгающія и летающія. Останавливались и остановились всѣ фабрики, заводы, всѣ машины дѣлающія и творящія, билліоны желѣзныхъ силъ. И стихъ ужасный грохотъ, лязгъ и звонъ, стукъ и бряцаніе, вой и свистъ, шипѣніе и гулъ — стихалъ и стихъ страшный и печальный голосъ безчисленныхъ желѣзныхъ силъ, крутящихся въ вихрѣ непрестаннаго движенія.

Открылось все запертое, всѣ двери и ворота: у тюремъ и у дворцовъ, у домовъ и церквей, желѣзныхъ звѣриныхъ клѣтокъ и конуръ — всѣ двери открылись и стали открыты. Еще стояли дома, громады каменныхъ клѣтокъ, поставленныхъ одна на другую; и еще проходили улицы между домами, и еще были города, но уже не было ни домовъ, ни улицъ, ни городовъ: легкими призраками высились когда-то тяжкія стѣны, сотканныя изъ тумана; кое-гдѣ таяли уже, исчезали безшумно. И еще были люди и звѣри; еще были цари и нищіе, рабы и господа, мужчины и женщины, дѣти и старики, больные и здоровые, — но уже не было ни царей, ни нищихъ, ни мужчинъ, ни женщинъ, ни дѣтей, ни стариковъ. И уже вышли звѣри изъ лѣсовъ — такъ-таки и вышли, покинули норы, гнѣзда и логовы свои: вошли, вползли, влетѣли въ города, ласковые и прекрасные звѣри, доселѣ невѣдомые друзья. И красивы стали улицы, окутанныя тьмой голубой и прозрачной, когда среди праздничныхъ людскихъ одеждъ замелькали прекрасныя тигровыя пятна, и тихій блескъ чешуи, кожи змѣиной, вплелся въ темень толпы, и зеленые огоньки звѣриныхъ чудесныхъ глазъ затеплились по низу и по верху, впереди и сзади. И многія каменныя стѣны сразу становились прозрачными, быстро и тихо таяли, когда возлѣ зажигался огонекъ звѣриныхъ глазъ: пропадали города, какъ злые призраки — ни одного города не должно было застать великое и послѣднее утро.

Всѣ пришли звѣри, и только медвѣдь запоздалъ: спалъ крѣпко, долго не могъ проснуться, хотя и слышалъ сквозь сонъ кличъ архангеловъ; а когда проснулся, то сразу все понялъ и все узналъ, поспѣшно заковылялъ на своихъ вывернутыхъ лапахъ, еще не вспомнилъ, что можетъ такъ — и не итти, и не двигаться, а просто такъ.

И еще почивали мертвые въ своихъ гробахъ.

И всѣмъ очень хотѣлось гулять, но было некогда: надо было украситься, быть готовыми къ утру. И вотъ такой спѣшки еще никогда не было на землѣ, даже въ великій день творенія ея: въ одну короткую ночь пріукраситься всей красотою всему живому и всему сущему. Ночь тепла и прозрачна, но ночь коротка: и съ тихимъ шелестомъ, какъ знамена въ ночи, развернулись листья на деревьяхъ, поползли травы изъ теплой земли, цѣлыя гигантскія деревья, цѣлые лѣса возникали въ мгновеніе и строились праздничными рядами, толковали тихо, какъ расположиться красивѣе. Торопливо распускались цвѣты, несмѣтная рать дѣтей божьихъ, бѣлые и красные, голубые и лиловые: и каждый цвѣтокъ обдумывалъ внимательно красоту свою, провѣрялъ лепестки и пестики — а ихъ было множество — несмѣтная рать дѣтей божіихъ! Старались и камни: твердые базальты, холодные граниты, жестокіе порфиры — торопливо ровняли кристаллы свои, чудесную каменную ткань; и даже тотъ ничтожный камушекъ, что года лежалъ на площади подъ ногами, тоже старался: что-то такое дѣлалъ внутри себя, задыхаясь отъ поспѣшности. Торопились и воды морскія, рѣчныя, озерныя и болотныя: растекались наикрасивѣйше, переливали цвѣтами, ища наилучшаго, приготовлялись къ необыкновеннымъ отраженіямъ, чистили свое пречистое зеркало. И даже та маленькая лужица, что только вчера захворала отъ сухости и готовилась къ смерти, засуетилась въ безпокойствѣ: что-то такое дѣлала внутри себя, задыхаясь отъ великой поспѣшности.

Украшались и звѣри красотою: подновляли пятнисто-золотистыя шкуры свои, отряхивались пушистыми хвостами, пробовали другъ на другѣ свѣтъ глазъ своихъ — торопились. Украшались птицы и гады; и таинственныя чудища морскія и подземныя любовно чистили свои щиты и панцыри, подновляли бородавки и мозоли кожистыхъ животовъ своихъ — обдумывали нарядъ. И вѣщія очи ихъ, доселѣ обреченныя на тьму и тайну, широко открылись міру, водянисто блестѣли въ голубой и прозрачной мглѣ, лежавшей надъ синимъ океаномъ. Украшались насѣкомыя: и каждый, и каждая, и каждое тщательно обдумывали безумно сложный нарядъ свой; и пестрыя бабочки, несмѣтная рать дѣтей божьихъ, торопливо крыли пыльцей новенькія крылышки свои, пробовали полетъ, наикрасивѣйше располагались на взошедшихъ уже лугахъ, среди расцвѣтшихъ уже цвѣтовъ, ихъ родныхъ братьевъ по Богу. И тѣ невидимыя человѣческимъ глазамъ, но зримыя глазу Божьему, миріады безчисленныя — и тѣ украшались торопливо: что-то такое дѣлали внутри себя, отчего и они становились праздничными, достойными вниманія и похвалы.

И уже тишина наступала, но еще не наступила она: откуда-то съ краевъ земли и съ высотъ надъ землею шелъ сдержанный грохотъ и гулъ. То громы небесные готовились къ привѣтствію; то горы сдвигались, равняясь въ праздничные ряды; то льды холодныхъ полюсовъ возносили кристальные арки и мосты, провѣряли иступившіяся грани свои; то громы небесные готовились къ привѣтствію, рокотали сдержанно, какъ великаны на спѣвкѣ.

И торопливо украшались красотою люди. Еще не всѣ знали, что такое красота, но этого и не нужно было знать: было красотою все, что хотѣло быть красотою и радостью привѣтствія. Торопливо и весело раскрашивались полинезійцы, вставляя новыя щепочки въ уши и носы, татуировались безъ боли; чистили вороныхъ коней арабы и въ бѣлѣйшихъ бурнусахъ своихъ гарцовали въ пустынѣ, готовясь и горяча коней; внимательно брились англичане, по два раза проходя бритвой по одному и тому же мѣсту; рядились бабы въ пестрыя паневы и генералы надѣвали ордена и звѣзды. И что считали праздничнымъ и красивымъ, то и надѣвали; и не было разницы въ красотѣ между царской древней короной, усѣянной жемчугами, и рваной рубахой изъ рядины, цвѣтистой татуировкой на бронзовомъ тѣлѣ. И тотъ негритянскій маленькій царекъ, что носилъ на головѣ жестяную коробку отъ консервовъ, такъ и надѣлъ ее; и тѣ, что были военными, облеклись въ парадные лучшіе мундиры, украсились позолотой, пуговицами блестящими и шнурами; и тѣ, что носили черные фраки, надѣли черные фраки; и многія дамы надѣли бальныя открытыя платья и сдѣлали прическу; и та печальная и грѣшная дама, у которой было раскрашено лицо и имѣлась одна только чрезмѣрно большая шляпа — снова накрасила свое сѣрое лицо и надѣла чрезмѣрно большую шляпу. Даже и полицейскіе надѣли форму свою, такъ какъ была она для нихъ красивѣйшимъ, что они знали; и каждый внимательно обдумывалъ свой нарядъ, искалъ наилучшаго. И, что бы каждый ни надѣвалъ, все было хорошо, красиво и умѣстно: все было красотою, что хотѣло быть красотою и радостью привѣтствія.

Но жила на землѣ одна бѣдная и одинокая старуха, у которой не нашлось на тотъ часъ ни единой праздничной одежонки: и ужъ хотѣла заплакать она, точно и не слыхала клича архангеловъ. Заплакать хотѣла она, глухая, глупая, безтолковая старуха, не имѣвшая даже единой одежонки праздничной, платка бѣлаго! Но вдругъ просвѣтлѣла она свѣтомъ внутреннимъ: и стали морщины ея прекрасны, и сѣдина ея стала прекрасна; и вошла она въ кругъ званыхъ, какъ прекраснѣйшая изъ прекрасныхъ.

Не было сна на землѣ въ ту послѣднюю и голубую ночь; тихо шумѣла она, какъ муравейникъ, и каждый маленькій муравейникъ, государство лѣсное, шумѣлъ на ней: облекался красотою, готовился къ привѣтствію. Ибо каждаго отдѣльнаго, кто бы онъ ни былъ, заутра назоветъ Господь по имени. Ибо каждаго отдѣльнаго, кто бы онъ ни былъ и какъ бы малъ онъ ни былъ и сколько его ни было на землѣ: каждую отдѣльную песчинку, каждую инфузорію, букашку самую маленькую и скромную — каждаго отдѣльнаго заутра назоветъ Господь по имени. И зналъ каждый отдѣльный про радость и великое уваженіе, готовящіяся ему, и торопился изо всѣхъ силъ, не думалъ, что онъ плохъ, потому что малъ и незамѣтенъ. Каждаго увидитъ, каждаго замѣтитъ, каждому окажетъ уваженіе Господь всѣхъ силъ, сѣкира разрѣшающая, благость безмѣрная, любовь безконечная. И незамѣтно таяла ласковая и стыдливая тьма, становилась розовымъ предутреннимъ свѣтомъ.

Просвѣтлялись свѣтомъ небеса, ровно просвѣтлялись отовсюду: еще было и пространство, и время, но уже не было ни времени, ни пространства, ни запада, ни востока, и отовсюду поднималось солнце — единое солнце во множествѣ солнцъ; какъ бы равниной цвѣтущей стала вся округлая земля, единымъ собраніемъ собравшихся. И по мѣрѣ того, какъ свѣтлѣло небо, утихала на землѣ предпраздничная милая суета, — всѣ уже готовы были, не было запоздавшихъ и отсталыхъ, всѣ уже готовы были. Вмѣстѣ со свѣтомъ сходила на землю тишина, и сколько было свѣта, столько было и тишины; и становился свѣтъ необъятнымъ и необъятной становилась тишина.

Но еще почивали мертвые въ своихъ гробахъ истлѣвшихъ. И вотъ взошли солнца на небеса и наступило утро обѣщанной радости. И наступила та необъятная, великая и необыкновенная тишина, когда тихо все: и земля, и небо, и всякій голосъ молчитъ, и море зеркально, и вѣтеръ палъ, и нѣтъ ни шороха, ни всплеска, ни единаго звука, хотя бы смѣха дѣтскаго. И тихо ждали всѣ, любуясь красотой земли.

Но еще мертвые почивали въ истлѣвшихъ гробахъ своихъ!

И тихо ждали всѣ, любуясь красотой земли. Растаяли съ туманомъ города и однимъ садомъ прелестнымъ стала вся земля, вся ея цвѣтущая равнина; красивѣйшими купами, никому не мѣшая и никого не тѣсня, раскинулись мощныя округло-пышныя дерева; и взошла трава зеленая и богатая, и цвѣты пестро-цвѣтные скромно и нѣжно благоухали, и бабочки беззвучно трепетали крылышками своими — несмѣтная рать дѣтей божіихъ! Ждали всѣ. Но и самый воздухъ ждалъ въ каждой живой частицѣ своей — также приготовился за ночь, украсился красотой воздушной. Но и самыя небеса ждали, приготовились за ночь, подновили синеву свою и углубили глубину. И прекрасные звѣри свободно раскинули свои гибкія тѣла, никому не мѣшая и никого не тѣсня, какъ цвѣтистопестрые цвѣты, и прекрасные люди смѣшались съ цвѣтами и птицами въ единомъ саду Господнемъ. Любовалась своею красотою прекрасная земля.

Но еще мертвые не проснулись, но еще мертвые почивали въ гробахъ своихъ истлѣвшихъ!

Любовалась красотою своею прекрасная земля; и ждали всѣ. Тихо разгорался тихій свѣтъ, свѣтлѣло утро обѣщанной радости; и ждали всѣ. И вотъ, огромное бѣлое облако, предножіе трона небеснаго, серебряный стягъ, встало недвижимо посередь небесной синевы. И знали всѣ, что это не простое облако, не сгущеніе сырыхъ и холодныхъ паровъ, а нѣчто особенное, предназначенное для украшенія. Было оно огромно и свѣтозарно; чудесно были очерчены его округлые, свѣтящіеся края, и весь образъ его былъ несказанно прекрасенъ; и взыграла красотою небесная синева, его державшая; и стояло оно недвижимо — серебряный стягъ, предножіе трона небеснаго. Такъ и отъ Себя послалъ Господь украшеніе на радость и развлеченіе взорамъ ожидающихъ.

И ждали всѣ. И тихо разгорался тихій свѣтъ, свѣтлѣло утро обѣщанной радости. И вотъ уже приблизилось оно, сейчасъ наступитъ. И насторожились громы, тихо шевельнули громоносной пастію своею, подумали про себя: осанна!

И вотъ разверзлись небеса и . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  . . . . . . . . . . . . .

Здѣсь кончилось человѣческое, и мертвые возстали.

Загрузить текстъ произведенія въ форматѣ pdf: Загрузить безплатно