ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ

 СОЧИНЕНIЙ

 Н. А. ДОБРОЛЮБОВА

 

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ

 Е. В. АНИЧКОВА.

 

Текстъ обработанъ по 1-ому изданію, по журналамъ и рукописямъ.

  

ТОМЪ ДЕВЯТЫЙ.

 

Влад. Княжнинъ. Добролюбовъ, какъ поэтъ.

 

СТИХИ, САТИРА, БЕЛЛЕТРИСТИКА.

 

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

ПЕЧ. ГРАФИЧЕСКАГО ИНСТИТУТА, ВP. ЛУКШЕВИЦЪ.

5-Я РОЖДЕСТВЕНСКАЯ УЛ., № 44.

  

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Русское Книжное Товарищество «Дѣятель».

Разсказы и шуточная сцена.

 

1856—61 г.г.

 

ДОНОСЪ.

 

РАЗСКАЗЪ.

 

Не было ни одного человѣка въ губернскомъ городѣ Покорскѣ, который бы могъ оставаться хладнокровнымъ, когда заходила рѣчь о Петрѣ Спиридонычѣ Ошарскомъ, секретарѣ гражданской палаты. Отзывы о немъ были очень разнообразны, но тонъ ихъ былъ всегда самый горячій и восторженный. Петръ Спиридонычъ былъ едва ли не единственнымъ предметомъ, на которомъ по цѣлымъ часамъ могъ держаться у покорскихъ гражданъ одушевленный разговоръ. Старички спорили о немъ съ молодыми, женщины интересовались имъ наравнѣ съ мужчинами, даже дѣти оставляли свои игрушки и внимательно прислушивались, какъ скоро въ разговорѣ упоминалось имя Петра Спиридоныча. И въ самомъ дѣлѣ, Ошарскій былъ, быть можетъ, самымъ замѣчательнымъ человѣкомъ въ цѣлой Покорской губерніи. Онъ былъ еще молодой человѣкъ, всего лѣтъ тридцати съ небольшимъ, но уже носилъ пряжку за пятнадцатилѣтнюю безпорочную службу. Лѣтъ пятнадцати, исключенный изъ семинаріи, поступилъ онъ писцомъ въ духовную консисторію, оттуда перешелъ въ полицію, затѣмъ въ уѣздный судъ и, наконецъ, втерся въ гражданскую палату. Красивымъ почеркомъ, а всего болѣе почтительностiю къ начальству и точнымъ исполненіемъ своихъ обязанностей, онъ скоро заслужилъ расположеніе своего столоначальника и даже обратилъ на себя милостивое вниманіе секретаря. Года черезъ два онъ былъ помощникомъ столоначальника, черезъ четыре столоначальникомъ, а черезъ десять секретаремъ. Въ пять лѣтъ своего секретарства онъ успѣлъ выстроить себѣ два дома, выгодно жениться, купить на имя жены деревеньку и еще положить, какъ говорили, порядочный капиталъ въ ломбардъ (по понятіямъ покорскихъ жителей, всякій достаточный человѣкъ непремѣнно долженъ имѣть деньги въ ломбардѣ). Съ этой стороны обыкновенно и разсматривался Ошарскій своими согражданами. Личныя его качества менѣе возбуждали общее вниманіе, и многіе даже удивлялись, отчего такое счастье во всемъ человѣку, не имѣющему въ себѣ ничего необыкновеннаго. Вообще, многіе отзывались о немъ съ завистливымъ негодованіемъ, другіе съ почтительной завистью, а третьи съ безкорыстнымъ сознаніемъ его превосходства ставили его въ примѣръ своимъ дѣтямъ и племянникамъ.

Но исторія о томъ, какъ Петръ Спиридонычъ сдѣлался секретаремъ, заслуживаетъ особаго описанія. Онъ достигъ этого самъ собою, своими личными достоинствами. Достоинства эти были, дѣйствительно, замѣчательны. Онъ выставлялъ себя человѣкомъ очень образованнымъ, говорилъ, что никакихъ отвлеченностей не признаетъ и создавать для себя призраки не имѣетъ ни малѣйшей охоты. Нерѣдко сбивалъ онъ съ толку ученѣйшихъ людей, учившихся въ семинаріи и даже въ духовной академіи, своими положительными вопросами. «Да гдѣ же граница между побужденіями чувственными и духовными, возвышенными, какъ вы называете?» — говорилъ онъ. — Что же такое честность, если она, по вашему, имѣетъ безусловный смыслъ? Объясните мнѣ, пожалуйста, чего ради долженъ я о себѣ заботиться меньше, чѣмъ о другихъ, и своей выгодѣ предпочитать чужую?..» И, задавши подобный вопросъ, Петръ Спиридонычъ выставлялъ впередъ одну ногу, лѣвую руку упиралъ себѣ въ бокъ, а правой поправлялъ очки на своемъ прямомъ и остромъ носу, и затѣмъ устремлялъ дерзкій взглядъ на своего собесѣдника. Этого взгляда никто не выдерживалъ; ученые мужи принимались иногда за метафизическія объясненія, но Ошарскій мгновенно поражалъ ихъ діалектикой здраваго смысла, какъ называлъ онъ свое краснорѣчіе. И любо было посмотрѣть на него, когда онъ торжествовалъ свою побѣду надъ «семинарской софистикой», какъ говорилъ онъ самъ. Рѣчь его текла свободно и живо, глаза такъ и сверкали, кровь такъ и переливалась въ крупныхъ очертаніяхъ его рябоватаго лица. Подумаешь, что стоитъ предъ тобой энтузіастъ и пропагандистъ какихъ-нибудь новыхъ идей, а онъ просто — секретарь гражданской палаты... Его рѣзкость и гордый видъ были пріобрѣтены долговременной привычкой властвовать и непривычкой встрѣчать неудачи. Во всей палатѣ не было человѣка, который бы сколько-нибудь сносно зналъ законы, Ошарскій же зналъ отлично не только то, что есть въ законахъ, но и то, чего совсѣмъ нѣтъ въ нихъ. Онъ могъ кого угодно запутать и нѣсколько разъ заставлялъ старика предсѣдателя отказаться отъ мнѣнія, уже утвержденнаго и подписаннаго имъ, пугая его слѣдствіемъ и Сибирью. Полный сознанія собственнаго достоинства, онъ не унижался передъ всякимъ, кто только былъ повыше его чиномъ, или побогаче сотней рублей дохода. Напротивъ, онъ даже отличался особенной самоувѣренностью въ обращеніи съ такими людьми и большую часть ихъ держалъ въ рукахъ. Дерзкое самовольство было въ характерѣ Ошарскаго. За него изгнали дерзкаго мальчишку изъ семинаріи, за него же терпѣлъ онъ множество непріятностей въ первое время своей службы. Горькій опытъ научилъ, наконецъ, Ошарскаго смиренію, и онъ смирился, но и смирился по своему. Вмѣсто того, чтобы замолчать и превратиться въ безсловеснаго слушателя и исполнителя чужихъ приказаній, онъ заговорилъ еще громче прежняго, только совершенно въ другомъ родѣ. Онъ замѣтилъ, что столоначальникъ его не любилъ французскаго табаку и чиновниковъ изъ университета, и принялся наповалъ ругать французскій табакъ и университеты. Онъ узналъ, что одинъ изъ писцовъ племянникъ секретаря и пользуется его протекціей, и постарался сблизиться съ племянникомъ, чтобы выразить предъ нимъ свое удивленіе и благоговѣніе къ дядюшкѣ. Предсѣдатель обращалъ особенное вниманіе на то, чтобы у прописныхъ буквъ головки дѣлались самыя маленькія, и Ошарскій, скрѣпя сердце, сталъ писать такъ, что его глаголи и рцы походили на огромнѣйшій шестъ, съ едва замѣтною наверху скворечницей. Мало того, онъ громко принялся спорить и доказывать, что такой способъ написанія буквъ, дѣйствительно, самый удобный и красивый. Такимъ образомъ, Петръ Спиридонычъ былъ постоянно на виду у начальства и обращалъ на себя вниманіе съ самой отличной стороны. Для него же самого такой переворотъ въ дѣятельности не представилъ особенныхъ затрудненій. Онъ воображалъ себя въ положеніи охотника, разставляющаго силки для птичекъ, и про себя потѣшался глупостью своихъ жертвъ. Скоро, однакожъ, натура взяла свое, и, сдѣлавшись столоначальникомъ, Петръ Спиридонычъ началъ исподтишка утирать носъ своему секретарю, а предсѣдателю и въ усъ не дулъ, хотя по привычкѣ и продолжалъ выводить скворечницы на прописныхъ буквахъ. Черезъ нѣсколько времени секретарь убѣдился, что съ Ошарскимъ ссориться опасно, и заключилъ съ нимъ союзъ, сдѣлавши его своимъ помощникомъ. Это соединеніе было тѣмъ необходимѣе, что тогда приближались выборы и поговаривали, что на слѣдующее шестилѣтіе старый предсѣдатель не будетъ выбранъ. Слухи, впрочемъ, не оправдались; дворяне привыкли уже къ старику и опять его выбрали, тѣмъ болѣе, что и не за что было забаллотировать его; онъ никому не сдѣлалъ зла, — «здоровьемъ былъ онъ слабъ и всѣ дѣла секретарю оставилъ», а секретарь былъ человѣкъ благонамѣренный и даже честный, насколько дозволяло ему его положеніе. Зато въ палату присланъ былъ новый товарищъ предсѣдателя, молодой человѣкъ, весьма горячо хлопотавшій о честности. Петръ Спиридонычъ тотчасъ понялъ въ чемъ дѣло, и рѣшился сдѣлать хорошее употребленіе изъ добрыхъ расположеній новаго поборника честности. Случай къ этому представился очень скоро. Однажды поутру, Ошарскій сидѣлъ въ своей комнатѣ, допивая чай и просматривая дѣла, которыя были на очереди въ тотъ день, какъ вдругъ отворилась дверь, и передъ нимъ предсталъ стройный молодой человѣкъ въ гусарскомъ мундирѣ.

 

Читать далѣе въ форматѣ pdf: Загрузить безплатно

 

ДѢЛЕЦЪ.

 

РАЗСКАЗЪ.

 

И вотъ общественное мнѣнье.

А. Грибоѣдовъ.

 

Умѣнье хорошо обдѣлывать свои дѣлишки дается, какъ извѣстно, не всякому, и напрасно многіе бьются всю свою жизнь, чтобы пріобрѣсти его. Въ прежнія времена я самъ сильно хлопоталъ объ этомъ умѣньи; съ пріобрѣтеніемъ его я надѣялся разрѣшить вопросъ, который, въ переводѣ съ обыкновеннаго, житейскаго языка на философскій способъ выраженія, недаромъ считается важнѣйшимъ вопросомъ всей человѣческой философіи, именуясь «стремленіемъ безсмертнаго духа нашего къ безконечному благу». Изъ метафизической психологіи я зналъ, конечно, что «сіе стремленіе въ семъ мірѣ никогда не обрѣтаетъ полнаго удовлетворенія»; но практическая философія жизни доказывала мнѣ постоянно, что у человѣка, умѣющаго обдѣлывать свои дѣлишки, безсмертный духъ какъ-то болѣе удовлетворяется, чѣмъ у тѣхъ, чьи дѣлишки идутъ плохо. Принимая это въ соображеніе, я хотѣлъ, во что бы то ни стало, добиться до разрѣшенія заданнаго самому себѣ вопроса, и одно время вообразилъ даже, что — добился! Мнѣ представилось, на основаніи теоретическихъ воззрѣній, что для устройства дѣлишекъ совершенно довольно одного пустого качества, которое называется благодушіемъ.

Я разсуждалъ тогда, совершенно логически, слѣдующимъ образомъ: положеніе нашихъ дѣлишекъ зависитъ отъ общества; общество состоитъ изъ отдѣльныхъ членовъ; каждый изъ членовъ дѣлаетъ добро тому, кого онъ любитъ и уважаетъ; любовь и уваженіе пріобрѣтаются услугами и угожденіями; для того, чтобы всѣмъ угождать, нужно постоянное, невозмутимое благодушіе во всѣхъ сношеніяхъ съ своими ближними, ergo... И далѣе я бойко выводилъ средство сдѣлаться блаженнымъ на свѣтѣ. Долго оставался я въ моемъ заблужденіи и воображалъ себя счастливымъ обладателемъ философскаго камня, дающаго вѣрное средство быть здоровымъ, долговѣчнымъ, богатымъ и т.д. Но всѣ мои логическія построенія должны были разсыпаться въ прахъ при первомъ же практическомъ знакомствѣ съ общественнымъ бытомъ и отношеніями города Покорска, знаменитаго, сколько силою въ немъ общественнаго мнѣнія, столько же и упорною враждою ко всѣмъ отвлеченнымъ теоріямъ.

Къ утѣшенію моему, субъектъ, сокрушившій въ прахъ всѣ мои логическія построенія, былъ, по крайней мѣрѣ, не совсѣмъ мелкое лицо въ Покорскѣ. Это былъ Александръ Григорьичъ Щекоткинъ, старшій чиновникъ по особымъ порученіямъ при покорскомъ губернаторѣ. Объ него разбилась въ дребезги вся моя система благодушія, на которой хотѣлъ-было уже успокоиться умъ мой, утомленный философическими изысканіями. Первое мое свиданіе съ Александромъ Григорьичемъ исполнило сердце мое какимъ-то тяжкимъ предчувствіемъ, и послѣдствія вполнѣ оправдали мое вѣщее сердце. Чѣмъ болѣе я присматривался къ Щекоткину, чѣмъ болѣе собиралъ о немъ свѣдѣній въ Покорскѣ, тѣмъ болѣе убѣждался, что въ этомъ чиновникѣ никогда не было ни малѣйшаго слѣда того, что разумѣлъ я подъ именемъ благодушія; а между тѣмъ дѣлишки его обработывались отлично... Дальнѣйшій жизненный опытъ, наглядно показавшій мнѣ все безсиліе человѣческаго разума вообще, убѣдилъ меня, что и здѣсь напрасны мои усилія составить систему умѣнья достигать прочнаго благополучія въ жизни. Короткое знакомство съ Щекоткинымъ довело меня до смиреннаго сознанія, что въ устройствѣ дѣлишекъ каждаго человѣка есть что-то неисповѣдимое, и что многообразны пути, которыми судьба ведетъ къ счастію своего избранника.

Лицо есть зеркало души, — дѣло извѣстное и неподлежащее ни малѣйшему спору; слѣдовательно, если бы Щекоткинъ имѣлъ хотя малую толику благодушія, оно непремѣнно бы отразилось на его физіономіи. Уста, привыкшія произносить сладчайшія рѣчи, — какъ-то иначе раскрываются всегда, нежели губы, привыкшія къ брани и командѣ; глаза, пріученные вѣжливо улыбаться, смотрятъ не такъ, какъ обыкновенные глаза; даже менѣе подвижныя части лица, какъ, напримѣръ, носъ и уши, — и тѣ носятъ на себѣ отпечатокъ общаго характера ихъ владѣльца. Носъ благодушныхъ людей, говорятъ, получаетъ всегда открытое и нѣсколько широкое очертаніе, какъ бы для того, чтобы чутьемъ дознавать то, что можетъ ускользнуть отъ другихъ чувствъ; уши же человѣка благодушнаго, по увѣренію знающихъ людей, непремѣнно вытягиваются нѣсколько впередъ, такъ что благодушный обладатель ихъ всегда имѣетъ видъ человѣча, обязательно преклонившаго ухо свое къ вашимъ словамъ. Ничего подобнаго не примѣтно было въ фигурѣ Александра Григорьича. Это былъ высокій и толстый брюнетъ, державшій себя чрезвычайно прямо. Черты лица его были совершенно неподвижны, какъ у восковой куклы. Его черные глаза смотрѣли прямо на васъ, безъ всякаго выраженія, и потомъ не опускались внизъ, а просто на минуту закрывались вѣками; на лицѣ не появлялось никакого чувства, никакой мысли. Когда онъ говорилъ, голосъ его напоминалъ какъ-то звукъ обуха, вбивающаго долото въ дерево; губы его раскрывались широко, потому что всѣ слова произносилъ онъ раздѣльно и отчетливо, но физіономія всегда оставалась безжизненной, что бы ни говорилъ онъ. Заслышавши издали его голосъ, вы бы подумали, что онъ бранится; подошедши ближе и всмотрѣвшись ему въ лицо, вы бы еще болѣе убѣдились въ своемъ предположенiи. Взбитый напереди хохолъ на гладко-стриженной головѣ, брови, нависшія надъ глазами, уши, совершенно плоско лежащія къ затылку, носъ сплющенный и загнутый книзу, придавали Александру Григорьичу необычайно суровый видъ и наводили на многихъ какой-то безотчетный страхъ. Но особенно приводили въ отчаяніе всѣхъ покорскихъ жителей, особенно же молодыхъ энтузіастовъ, глаза Щекоткина. Человѣкъ изъ кожи лѣзетъ, приходитъ въ неистовство, доказывая какую-нибудь полезную идею, а Александръ Григорьичъ съ своимъ мрачнымъ видомъ, смотритъ на него неподвижно, и хоть бы бровью моргнулъ. У бѣднаго энтузіаста ужъ и запасъ краснорѣчія истощается, онъ уже ждетъ и жаждетъ возраженiй, какъ благодѣтельнаго масла для поддержки потухающаго свѣтильника, онъ уже остановился, переводитъ духъ, смотритъ въ глаза своему собесѣднику; но глаза эти по прежнему тусклы и холодны, въ нихъ не выражается ничего, совершенно ничего! Энтузіастъ переходитъ взоромъ отъ глазъ къ губамъ; но губы сжаты, и вся физіономія Александра Григорьича не даетъ ни малѣйшаго права заключить, что онъ слышитъ слова своего собесѣдника. Несчастнаго энтузіаста обдаетъ холодомъ, онъ теряется, путается и умолкаетъ, внутренно удивляясь глупости своего положенія. Тогда Александръ Григорьичъ закрываетъ глаза вѣками, потомъ производитъ носомъ какой-то чрезвычайный звукъ, удивительно похожій на хрюканье, — и опять, уставивши глаза на энтузіаста, говоритъ обычнымъ деревяннымъ тономъ: «это все вздоръ, который слѣдуетъ изъ головы выбросить: а вы вотъ меня послушайте-ко». И начиналъ разбирать пылкія мечты юности, — и очень дѣльно разбиралъ большею частію, даромъ что, казалось, вовсе и не слушалъ своего собесѣдника.

 

Читать далѣе въ форматѣ pdf: Загрузить безплатно

 

Первый день праздника.

 

(Сцены изъ купеческаго быта).

 

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

 

Прохоръ Кузмичъ Забубенистый, — самодуръ-маклакъ апраксинскаго приходу; любитъ яйца и дешевку; говоритъ басомъ.

Марья Авдѣевна, — его супружница; баба, про которую только и можно сказать: «ишь, ее раздуло, анаѳему»...

Севастьянъ Прохорычъ, — ихъ сынокъ; двадцатилѣтній малый съ нѣжными наклонностями (какъ-то: цѣловаться, обниматься и т.д.); родители именуютъ его — Савосей, а Прохоръ Кузьмичъ — иногда и Савоськой.

Заиграевъ, — молодой купчикъ, племянникъ Забубенистаго; говоритъ постоянно, что ему безъ трактира и жизнь не мила...

Осьмушкинъ, Косушкинъ, Полштофовъ, — купцы-апраксинцы; такія постныя личности, что невольно хочется обратиться къ нимъ съ вопросомъ: «да вы, господа, не подписчики ли Домашней Бесѣды?...»

M-me Осьмушкина, М-mе Косушкина, M-me Полштофова, — ихъ супружницы; «оченно аппетитныя барыни», по выраженію Савоси.

Гаранька — мальчуганъ лѣтъ 12-ти.

 

(Гостиная у Забубенистаго. Мебель синяя, бархатная; занавѣси на окнахъ — желтыя, штофныя; обои по стѣнамъ — малиновыя съ золотыми цвѣтами; въ углу огромный кіотъ съ образами, крестами, крестиками и цѣлой лавочкой ладанокъ; передъ кіотомъ горитъ лампада, къ которой прицѣплено штукъ восемь фарфоровыхъ яицъ и стоитъ столикъ, покрытый бѣлой салфеткой; на столикѣ серебряная чашка съ святою водою. На диванѣ сидятъ рядкомъ: Осьмушкинъ, Косушкинъ и Полштофовъ, вздыхаютъ, чешутъ бородки и поглядываютъ на своихъ супружницъ, разсѣвшихся по стульямъ вдоль стѣнъ. Марья Авдѣевна, сложа руки на подобіе муміи египетской, сидитъ разомъ на двухъ стульяхъ и чинно смотритъ себѣ на подолъ платья, обшитый какими-то вавилонами изъ кружевъ и шнурковъ. Молчаніе).

 

_______________________

 

Осьмушкинъ (со вздохомъ). Истинно: праздникамъ праздникъ!.. Съ котораго боку ни посмотри — все праздникъ выходитъ!

Косушкинъ. Недаромъ въ писаніи сказано: другъ друга обымемъ... и сердцу-то таково радостно, не говори!

Полштофовъ. И поютъ-то еще: пріидите пиво піемъ новое. Прослезился я даже за заутреней... особливо, когда затянули: веселыми ногами [пасху хвалите вѣчную]...

Осьмушкинъ. Одно слово — благодать!

Косушкинъ. Радость безконечная... потому, значитъ, и торговать нельзя!

Полштофовъ. Конешно нельзя! Когда тутъ торговать — когда попы то и дѣло идутъ; то съ чернаго крыльца, то съ параднаго... И откуда ихъ берется?.. уму непостижимо!..

Осьмушкинъ. Нельзя безъ энтаго...

Косушкинъ. Всякое дыханіе хвалитъ Господа.

 

(Всѣ вздыхаютъ).

 

Марья Авдѣевна (ни съ того, ни съ сего). Согрѣшили мы, окаянныя!..

Всѣ (вздыхая). Именно, согрѣшили!..

Марья Авдѣевна. Свѣтопреставленіе, говорятъ, скоро будетъ... и Антихристъ скоро придетъ, говорятъ...

Косушкинъ. Это точно-съ, что свѣтопреставленіе скоро будетъ и Антихристъ народится, но когда то-ись эвто будетъ — доложить покедова не могу-съ. (Задумывается).

Марья Авдѣевна. И знаменія всякія будутъ?

Косушкинъ (не разслышавъ). Что-съ? У Знаменья съ?.. Нѣтъ-съ, я былъ у Исакія-съ!..

 

(Вбѣгаетъ Савося).

 

Савося (радостно, во все горло). Маменька, а маменька!.. А я на дворѣ у насъ со всѣми дѣвками перехристосовался!.. По ошибкѣ даже, знаете, городового лизнулъ... (увидя гостей, спохватывается живо). Ахъ-съ!.. наше вамъ-съ!.. пардонъ-съ!.. Христосъ воскресе! (цѣлуется съ мужчинами и лѣзетъ къ дамамъ). Воистину воскресе-съ! (цѣлуется).

Осьмушкина. Ой, Севастьянъ Прохорычъ!.. пустите-съ... вы ужъ никакъ разовъ десять похристосовались...

Савося. Никакъ нѣтъ-съ... еще покудова только девять-съ съ хвостикомъ! (всѣ смѣются).

Косушкина. Батюшки!.. Нутреннось выдавите!,.

Савося. Ничего-съ!.. съѣдетъ-съ!.. (всѣ смѣются).

Полштофова. Пустите!., стыдно... вы ужъ больно много...

Савося. Ничего-съ: не полиняете-съ!

Осьмушкинъ. Шутникъ — малый... хе, хе, хе!..

Косушкинъ. Въ васъ, Марья Авдѣевна-съ!..

Mapья Авдѣевна. И что вы! Весь — въ отца!.. Тотъ ужъ тоже цѣловаться охочь!..

Косушкинъ. Зато ужъ носъ вашъ... все едино-съ!...

Полштофовъ. Именно, все едино!..

Савося (чешетъ затылокъ). Эхъ!.. Праздникъ-то ужъ больно великъ!.. Ну-ка, развѣ сызнова!.. (лѣзетъ къ дамамъ. Тѣ смѣются и отмахиваются. Савося беретъ приступомъ).

Осьмушкина. Пустите! ай, стыдно!..

Косушкина. Отстаньте, грѣховодникъ эдакій!..

Савося. Помилуйте-съ!.. Гдѣ же грѣховодникъ? — первой гильдіи купеческій сынъ-съ Севастьянъ Забубенистый... (лѣзетъ къ Полштофовой. Всѣ смѣются).

Полштофова. Нѣтъ, ужъ я не буду-съ больше...

Савося. Это почему же-съ?..

Полштофова. Да потому, что ужъ вы больно въ засосъ христосуетесь!..

Савося. Можно и другимъ манеромъ-съ... я-съ манеровъ двадцать знаю!..

Полштофова. Ну, другимъ манеромъ — извольте!

Савося (цѣлуясь). Только эвтотъ дороже стоитъ-съ!.. (Всѣ смѣются).

 

(Входитъ Заиграевъ завитой и въ необыкновенно пестромъ галстухѣ).

 

Заиграевъ (расшаркивается, растопыривъ руки). Здравствуйте-съ!.. Съ праздникомъ-съ!.. Христосъ Воскресе!.. вотъ и яичко захватилъ-съ, примѣрно сказать!.. (христосуется со всѣми и обмѣнивается яйцами). Съ васъ, Марья Авдѣевна, слѣдуетъ яичко получить! (принимая яйцо) точно такъ-съ, примѣрно сказать!.. (считаетъ яйца въ карманахъ) разъ... два... пять-съ... десять-съ... одиннадцать-съ... гдѣ же двѣнадцатое-съ?.. (осматриваетъ всѣхъ). Съ кого-то я, примѣрно сказать, недополучилъ-съ яйца...

 

(Осьмушкинъ вытаскиваетъ изъ кармана яйцо и протягиваетъ Заиграеву).

 

Осьмушкинъ. На, братъ, возьми... съ меня слѣдуетъ... (про себя) вотъ выжига-то!.. стянулъ таки яйцо!..

Заиграевъ. Теперь такъ точно-съ!.. А гдѣ же, примѣрно сказать, Прохоръ Кузмичъ-съ?..

Марья Авдѣевна. А тамъ... на кухнѣ...

Заиграевъ. А для чего же-съ, примѣрно сказать, они на кухню забрались?..

Марья Авдѣевна. Яйца кушаетъ. Съ самаго утра напустился!.. Ничѣмъ не оторвешь: говоритъ — больно невтерпежъ стало послѣ поста-то!..

Заиграевъ. Эвто точно-съ!.. Я самъ, примѣрно сказать, говѣлъ-съ на послѣдней недѣлѣ-съ... ну-съ, прихожу сегодня въ гостиницу, органъ, примѣрно сказать, играетъ-съ... я-съ спросилъ ветчинки... очень люблю, примѣрно сказать, ветчинку съ хрѣномъ! — ну-съ и очень весело стало-съ. Это точно-съ!

Савося (обращаясь къ матери). А тятенька не выпимши?

Марья Авдѣевна. Маненько покудова... еще только покачивается!..

Савося. Ну, значитъ, и ничего!.. А то — плохо!..

Заиграевъ. А то что же-съ, примѣрно сказать?..

Савося (назидательно). А то иногда и на четвѣренькахъ ходитъ... штуки разныя отпускаетъ!..

Заиграевъ. Какія же-съ?..

Савося. Всякія!.. Намедни поползъ этто самъ на четверенькахъ; маменьку заставилъ тоже ползти, и мнѣ велѣлъ слѣдомъ... тоже то-ись на карачкахъ... Я, говоритъ, торжественное шествіе хочу состроить!.. Ну-съ, и состроили! Весь дворъ даже кругомъ оползли, хорошо, что на улицѣ-то еще не побывали!..

Заиграевъ. Очинно жалко-съ!..

Марья Авдѣевна (къ гостямъ). А срамоты-то, срамоты сколько было!.. Всѣ-то жильцы высунулись изъ оконъ, а мы-то и полземъ, и полземъ потихонечку. Ладно, что еще домъ-отъ свой, а то бы вслухъ смѣялись!.. (Дамы качаютъ головами, мужчины стыдливо опускаютъ глаза и тормошатъ бородки).

Савося. А тутъ, на бѣду, чортъ принесъ шарманку съ бубномъ... маршъ какой-то дернула, мы-то, значитъ, это подъ маршъ и шествуемъ... тятенька впереди за главнокомандующаго... а мы съ маменькой позади...

Заиграевъ. Значитъ, примѣрно сказать, съ музыкой путѣшествовали-съ?..

 

(Входитъ Прохоръ Кузмичъ; онъ навеселѣ и растрепанъ).

 

Прохоръ Кузмичъ (Заиграеву). Ты, лѣшій, никакъ тово... опять завился?..

Заиграевъ. Это точно-съ, дяденька!

Прохоръ Кузмичъ. А пошто?..

Заиграевъ. Извѣстно-съ... праздникъ, примѣрно сказать-съ!..

Прохоръ Кузмичъ. Я те дамъ праздникъ!.. Я те самъ, примѣрно, завью!..

Заиграевъ (отступая). Да за что же-съ?

Прохоръ Кузмичъ. А вотъ за то же, чортова голова!.. разсуждать не смѣй! (тянется къ нему).

Заиграевъ. Да вы не троньте-съ!.. галстукъ изомнете-съ... (отмахивается).

Прохоръ Кузмичъ. А вотъ я те самого изомну!..

 

(Марья Авдѣевна бросается въ середину).

 

Марья Авдѣевна. Прохоръ Кузмичъ! а Прохоръ Кузмичъ!.. Для праздника-то!..

Прохоръ Кузмичъ. Пусти!.. Я его, шута завитого!.. Вотъ я те!..

Заиграевъ (хватаетъ шляпу). Не для чего-съ!.. Вы мнѣ, примѣрно сказать, не отецъ родной-съ, а такъ-съ — дядя, съ боку закорючка!.. (пятится къ дверямъ).

Прохоръ Кузмичъ (рвется къ нему). Ахъ, ты... тово... вонъ!..

Заиграевъ (у дверей). И уйду-съ!..

Всѣ. Да полноте жъ, Прохоръ Кузмичъ!.. Для праздника-то!..

Заиграевъ (въ дверяхъ). Очинно неучливо, дяденька, въ такой великій день-съ, примѣрно сказать-съ, за волосья драться!..

Прохоръ Кузмичъ. У! Разобью!.. (топаетъ ногой).

Заиграевъ (выглядываетъ изъ-за дверей). Не угодно ли-съ, примѣрно сказать? (показываетъ языкъ). Наше вамъ-съ!.. А вотъ и еще-съ! (Плюетъ въ гостиную и ускользаетъ).

Прохоръ Кузмичъ. Да я... Прочь!..

Всѣ. Для праздника-то!.. Прохоръ Кузмичъ!.. Ну его!..

Прохоръ Кузмичъ. А вы-то откелева?.. Хотите скажу откелева?.. а?..

Марья Авдѣевна. Постыдись: дамы тутъ!.. Ну!..

Прохоръ Кузмичъ. Да я тово... (вбѣгаетъ сломя голову Гаранька).

Гаранька (во все горло). Монахи пришли славить! Монахи пришли!..

Прохоръ Кузмичъ (ловитъ его за вихоръ и нѣсколько разъ накланиваетъ къ полу). Вотъ — тебѣ монахи!.. вотъ — тебѣ монахи! вотъ — тебѣ монахи!.. чертенокъ! (отпускаетъ Гараньку и засучиваетъ рукава). Гдѣ они?.. Давай ихъ сюда! Я ихъ!..

Марья Авдѣевна (отчаянно). Батюшки, кормильцы мои!.. Никакъ опять онъ нализался!.. Вотъ тебѣ и свѣтлый праздничекъ!.. Горемы-ы-ычная-я!..

Савося. Уйти надо поскорѣе!.. А то опять шествіе какое-нибудь состроитъ, али потасовку!.. (пробирается къ дверямъ). Ахъ, ты чортъ!.. Съ Танькой-то я и позабылъ похристосоваться!.. (исчезаетъ).

 

Загрузить текстъ произведенія въ форматѣ pdf: Загрузить безплатно